Ралли Родина. Остров каторги

Раздраженное лицо Бори, обиженное – Ивана… Эти картинки в одно мгновение изменили направление моих мыслей.

«Если мы злимся на человека или ненавидим его, на что или на кого конкретно мы злимся? На тело этого человека? На его сознание? Существует ли в действительности человек, на которого мы злимся? Человек, которого мы называем врагом – где он? Если я стану искать его, то найду ли? Кроме того, у человека, на которого я злюсь или которого считаю врагом, есть друзья, а значит, он обладает положительными качествами, которые я по какой-то причине не замечаю. То есть, получается, не так он и плох, а ненависть и злость, возможно, всего лишь стены субъективной каторги, в которой содержится мой ум…»

Свечи будто потухли, а стеклянный куб с ламой Итигэловым, напротив, засветился изнутри. Мысли продолжали метаться внутри черепа, все быстрей, и быстрей, и быстрей…

«Если я кого-то ненавижу, то где этот человек, к которому я испытываю ненависть? Что, если он существует только в моем уме? Наверное, с любовью то же самое… она ведь антипод ненависти, правильно? Но сейчас мы не про любовь, нет… Если я кого-то ненавижу, значит я уже на каторге и везу свою тачку желчи и претензий, созданную мной самим, сам вешаю на себя кандалы чувств. Но кто он – этот «я»? А кто – тот «он», кого я ненавижу? Что, если он – часть меня самого?!»

И вдруг – яркая вспышка, как клеймо, как огненная печать на моем сознании – новая мысль:

«Свобода приходит только тогда, когда возможно снять кандалы омрачения и своих ментальных проекций».

А следом за этой мыслью – настоящая лавина. Сотни других облепляют самую яркую; все это напоминает снежный ком, несущийся с горы и растущий с каждой секундой.

«Значит, свобода равна счастью? Возможно, но только на более глубоком уровне, чем тот, который мы способны ощутить нашим «толстым» телом. Тогда извечные размышления, а не ежедневная суета является дорогой к достижению внутреннего счастья и свободы. Ум и сознание человека – источник силы на пути к свободе, но одновременно и его каторга, стены которой разрушить дано далеко не каждому… И Итигэлову, надо полагать, это удалось».

Боря осторожно тронул меня за локоть, и это сработало, точно кнопка «стоп» на незримом пульте. Разум мигом очистился, и о гулявших там путанных мыслях напоминало теперь только слабое эхо в черепной коробке.

– Аудиенция закончилась, – сказал Боря. – Пора.

Я кивнул и молча направился к выходу, пытаясь понять, был ли это диалог с самим собой или же ко мне снизошел сам нетленный лама?

Естественно, понять это мне было не дано.

Оглядевшись по сторонам, я обратил внимание, что Ребе и Саша Никифоров задумчивы больше, чем обычно. Видимо, их тоже одолели какие-то странные, непривычные мысли.

«Жаль, что рассказывать об этом внутреннем диалоге нельзя, – мысленно сокрушался я, когда мы, покинув буддийскую обитель, мчались по ухабистой дороге на запад. – Хотя… наверное, в этом и заключается магия Иволгинского дацана – в том, что предмет размышлений индивидуален для каждого?»

Как бы то ни было, впервые с начала путешествия я испытывал небывалый душевный подъем. И по прибытии в поселок Листвянка, который находился на самом берегу Байкала, он только усилился.

– Красота… – глубоко вздохнув, протянул я.

Мы с Сашей Никифоровым стояли у самой кромки воды, прислонившись к моему «зеленому» мотоциклу, и с замиранием сердца наблюдали, как лучи солнца отражаются от зеркальной поверхности озера. Здешний воздух пьянил, словно хороший коньяк.

«До чего же умиротворяющий тут край… просто волшебный», – подумал я, глядя на чудесный пейзаж перед собой – озеро и массивные деревья на берегу справа от нас, кажущиеся отсюда мелкими, будто игрушечными.

– Одна из главных причин, по которой я вообще поехал, – признался Саша. – Одно из главных мест в России, подлинное сокровище.

– А ведь травили, – сказал я. – Как могли. Возле Байкальска комбинат, помнишь, видели?

– Ну?

– Дед писал, что примерно в шестидесятые он как раз сбрасывал производственные отходы прямо сюда, в воду. Местные жаловались, что рыба после очередного сброса кверху брюхом всплывала.

– Надо же. И что, всем плевать?

– Всем плевать.

– Во дела…

Мы снова уставились на водную гладь.

– Вообще я бы ввел уголовную ответственность за подобное, когда речь про такие вот места, – признался Никифоров. – Здесь же просто… мощь. Ну и делайте свои курорты, кто ж вам не дает? Нет, надо все отравить, все испортить… Ну хоть сейчас он не работает, этот комбинат?

– Не работает. Но, как я слышал, опять хотят запускать – власти дали добро на сброс отходов. Говорят, экологическая ситуация позволяет. Близлежащие поселки матерятся, им этот ЦБК, как кость поперек горла… но всем плевать.

Саша в сердцах ругнулся матом.

– Так и живем, старик, – с грустной улыбкой ответил я. – Так и живем…

Позади послышались шаги. Я оглянулся – к нам неторопливо шел Лама.