Ралли Родина. Остров каторги

Был уже вечер, но от Камова ощутимо пахло перегаром, и я понял, что Амурский не ошибся на его счет: похоже, наш пермский бородач действительно не отцу помогал, а до утра пил со старыми друзьями, рассказывая, какой он крутой байкер.

«Ну и, конечно, рассказывать это лучше без нас – вдруг тот же Денис не удержится и поведает «корешам» про вечные стенания Ивана по поводу и без».

– Ну что, кто со мной в сигарный клуб? – решив, что укоры и нравоучения все равно бесполезны, спросил я.

Желающих не нашлось: фильм деда, который я собирался показывать на презентации в местном клубе, парни видели уже раз пять.

– Мне собираться еще, – сказал Саша Никифоров, будто извиняясь.

– Ты узнал, во сколько рейс? – спросил я.

– Только в два ночи. Раньше нет. Уже забронировал билеты – альтернативы все равно никакой.

– Плохо.

– А куда ты летишь? – удивился Камов.

– Домой, – мрачно сказал я. – Срочная необходимость.

Удивительно, но Ивану хватило ума не приставать с расспросами.

– Как вернусь, еще поговорим, хорошо? – похлопав Никифорова по плечу, сказал я.

Он кивнул.

– Ну а я город поснимать хочу, – заявил Денис. – Чем больше материала, тем лучше.

– Во, давай тогда я с тобой! Все-таки местный, знаю, куда лучше заехать, – неожиданно вызвался Иван.

Режиссер замялся, но, не придумав, как отказать, нехотя согласился:

– Ну, давай.

– Ладно, всем удачи, я помчал, – сказал я и, покинув номер, отправился в фойе.

Едва оказавшись на улице, я услышал, как нестройный хор голосов поет:

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой…

Повернув голову, я увидел колонну людей с красными советскими знаменами, переходящих через дорогу. Большинство едва волочило ноги – настолько были пьяны.

– Позорище! – В сердцах сказала женщина подруге, с которой они проходили мимо крыльца гостиницы. – Для чего тогда эти демонстрации? Чтобы молодежь думала, что в СССР одни алкаши были?

– И не говори, – согласилась подруга. – Пьете, ну и пейте, но зачем флаг-то советский с собой таскать? Именно что позора ради, и больше не для чего…

Проводив взглядом «демонстрантов», я пошел на парковку. На душе было неспокойно. Тут и Саша Никифоров с отцом, и вечно опаздывающий Иван, который давно исчерпал лимит ошибок, и пьяные «коммунисты», чей вид действительно вызывал только негатив…

«День какой-то отвратный».

Еще одно большое разочарование, как выяснилось, поджидало меня в сигарном клубе, когда я рассказал одному из местных о своем желании посетить музей «Пермь-36», созданный на месте колонии, где в советское время содержали особо опасных и, в частности, политических заключенных.

– Так он закрылся же, – сказал мой собеседник, закуривая. – Вроде как ликвидировать собираются даже…

Сказать, что эта новость удивила меня, значит, ничего не сказать. Что же, получается, все вот эти «марши коммунистов», огрызок которых я видел сегодня у гостиницы, добились своего и вытребовали у властей закрытие музея? Но разве можно ликвидировать целый пласт истории? Репрессии – неотъемлемая, уродливая часть нашего прошлого, просто спрятать которую, словно сор под края ковра, невозможно. Сложней даже, чем заставить исчезнуть город Озерск или любой другой. Не тысячи – миллионы людей пострадали в тысячах колоний, и «Пермь-36» была едва ли не строжайшей из них. Здесь содержались «худшие из худших» и в то же время те, чьи приговоры основывались на липовых уликах. Один из основателей музея, пермский историк Виктор Шмыров, рассказывал, что в их архиве есть копии учётных карточек заключённых всех трёх лагерей и что примерно восемнадцать процентов из всех – это обвиняемые в участии в фашистских движениях, в том числе – русские националисты. Восьми процентам из этих восемнадцати, помимо измены Родине и участия в антисоветских организациях, вменялся терроризм – тем, кто поддерживал националистические подполья.

Мой интерес к колонии «Пермь-36», помимо прочего, был вызван составом содержавшихся там диссидентов – людей, осужденных по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде»: Олесь Бердник, Леонид Бородин, Николай Браун, Владимир Буковский, Балис Гаяускас, Егор Давыдов, Сергей Ковалёв, Олег Воробьев, Михаил Кукобака, Левко Лукьяненко, Валерий Марченко (погиб в заключении), Юрий Орлов, Василь Стус (погиб в заключении), Натан Щаранский, Глеб Якунин и многие другие, устану перечислять. В 1980 году в бывшем здании лесоперерабатывающего цеха открыли участок особого режима для «особо опасных рецидивистов». Там осужденные занимались сборкой электроприборов до тех пор, пока в 1988 году колонию не закрыли. Когда Союз пал, и российская история продолжилась, я ликовал, узнав, что из вчерашней колонии делают музей. Который, как выясняется, продержится двадцать лет и вскоре окажется благополучно стерт, как и многие другие ужасные воспоминания о былом.

«Что дальше? Уничтожите записи о репрессированных при Союзе? Чтобы через четверть века ГУЛАГ казался всего лишь выдумкой из старых фильмов?»