Рама II. Сад Рамы. Рама явленный

…Может ли измена Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена.
Любовь — над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане…[54]

Подобрав МБ, Ричард выключил его. Николь и Майкл все еще смеялись. Ричард по очереди обнял их.

— Не мог даже представить себе лучших спутников, — проговорил он, поднимая робота над головой, — куда бы мы ни летели.

САД РАМЫ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДНЕВНИК НИКОЛЬ

1

29 декабря 2200 года

Две ночи назад в 10:44 по гринвичскому времени далекой Земли во Вселенную явилась Симона Тиассо Уэйкфилд. Жуткое испытание. Мне казалось, что я уже достаточно повидала в жизни, но ничто — ни смерть матери, ни золотая олимпийская медаль Лос-Анджелеса, ни тридцать шесть часов, прожитые с принцем Генри… даже рождение Женевьевы под бдительным присмотром отца в госпитале Тура — не вызывало столь сильных чувств, как облегчение и радость, испытанные мной, когда я наконец услыхала первый крик Симоны.

Майкл предсказывал, что ребенок родится на Рождество. В обычной своей милой манере он поведал, что Господь намеревается послать нам знак, и космическое дитя непременно родится в день, когда, как полагают, на свет явился Христос. Ричард посмеивался, как делает он всегда, когда религиозный пыл заставляет Майкла увлекаться. Но когда в Сочельник я ощутила первые схватки, пришлось поверить и моему мужу.

Ночь под Рождество я проспала, а перед пробуждением увидела сон, живой и яркий. Я гуляла возле нашего пруда в Бовуа, играла с моим домашним селезнем Дюпуа и дикими кряквами, как вдруг услыхала голос. Кто говорил, я понять не могла, ясно было одно: это — женщина. Она сказала, что роды будут крайне тяжелыми и, лишь собрав все свои силы, я смогу произвести на свет своего второго ребенка.

На Рождество, после того как мы обменялись бесхитростными подарками, запрошенными у раман, я начала готовить Майкла и Ричарда к возможным осложнениям. Наверное, Симона действительно родилась бы на Рождество, если бы умом я не понимала, что оба они ничем не способны помочь мне. Должно быть, моя воля дня на два отодвинула дату рождения.

На Рождество мы поговорили о том, что придется делать поворот. Я надеялась, что за последнюю неделю, когда плод будет опускаться, головка установится правильно, однако права оказалась лишь отчасти. Дочка действительно вошла головкой вперед в родовой канал, но личико было обращено к животу, и после первых серьезных схваток продвижение остановила лобковая кость.

На Земле врачи скорее всего сделали бы мне кесарево сечение. Возле меня дежурил бы врач, и при первой возможности с помощью роботоинструментов он постарался бы развернуть младенца так, чтобы избежать подобного положения.

В конце концов боль сделалась едва переносимой. В перерыве между сильными схватками я выкрикивала распоряжения Майклу и Ричарду. От мужа толку почти не было. Вид моих мук — «всей этой жути», как он позже выразился — лишил его самообладания, и он не мог помочь ни при эпизиотомии,[55] ни когда потребовалось воспользоваться самодельными форцепсами, затребованными у раман. Майкл, благословенная душа, обливаясь потом, хотя в комнате было прохладно, галантно старался следовать моим лихорадочным указаниям. С помощью скальпеля из моего набора он раскрыл мое лоно пошире и, потеряв лишь какое-то мгновение из-за всей крови, нащупал головку Симоны форцепсами. С третьей попытки он умудрился возвратить ребенка в родовой канал и повернуть головку в правильное положение.

Когда девочка появилась на свет, оба они заорали. Я изо всех сил старалась контролировать собственное дыхание и боялась, что потеряю сознание. И когда новые мощные схватки буквально выбросили Симону на подставленные руки Майкла, жуткая боль заставила меня взвыть. Отец — это его обязанность — перерезал пуповину. Когда Ричард покончил с этим, Майкл поднял Симону, так чтобы я могла ее видеть.

— Это девочка, — со слезами на глазах проговорил он, и я, слегка приподнявшись, поглядела на нее. На первый взгляд она была похожа на мою мать — как две капли воды.

Я заставила себя сохранить сознание, пока отходил послед, и по моим указаниям Майкл зашил все разрезы, а потом позволила себе полностью отключиться. Как прошли последующие двадцать четыре часа, я не помню. Я так устала от беременности и родов — от первых схваток до момента рождения Симоны прошло без пяти минут одиннадцать часов, — что рада была сну. Дочь сосала охотно, и Майкл настоял, чтобы муж кормил ее, стараясь не совсем пробуждать меня. Теперь молоко моментально наполняет грудь, как только Симона берет сосок. Закончив с едой, она всегда кажется удовлетворенной. Просто прекрасно, что молоко ей подходит: я помню, что при вскармливании Женевьевы у меня были проблемы.