Рамаяна

Владыка Летающих Ночью надел огнезарный,
В камнях драгоценных, венец на чело Кумбхакарны.

Затем Кумбхакарне па шею надел ожерелье.
Как месяц, блистало жемчужное это изделье.

В кувшинообразные уши продел он для блеска
Алмазные серьги, — у каждой сверкала подвеска.

Цветов плетеницы, что были полны аромата,
Запястья, и перстни, и нишку из чистого злата
Великоблестящий надел перед битвой на брата.

Сиял Кумбхакарна, в убор облачен златозарный,
Как жертвенным маслом питаемый пламень алтарный,

И смахивал, с поясом дивным на чреслах, в ту пору
На царственным Шешей обвитую Мандару-гору,

Когда небожителям эта вершина мутовкой
Служила, обвязана змеем, как толстой веревкой.

Кольчугу такую, что сетки ее тяжкозлатпой
Стрела не пробьет и клинок не разрубит булатный,

Надев, он снял, как владыка снегов, Химапати,
Закован в златую броню облаков на закате.

Был ракшас, украсивший тело и дротик несущий,
Отважен, как перед победой тройной — Самосущий.

И слева направо престол обошел Кумбхакарна,
И брата напутствие выслушал он благодарно.

С властителем Ланки простясь, выезжал Сильнорукий
Под гром барабанов и раковин трубные звуки.

С конями, слонами, оружьем несметная сила
За этим свирепым, воинственным мужем валила!

Как будто бы туч грохотали гряды громоноспых—
Катили ряды колесниц боевых двухколесных.

И всадники ехали па леопардах могучих,
Иа львах, антилопах, на птицах, на змеях ползучих.

Прислужники зонт над летателем этим полночным
Держали, когда, осыпаемый ливнем цветочным,

Противник богов, охмелевший от запаха крови,
Он шествовал с дротиком острым своим наготове.

За ним пехотинцы неслись в исступлении диком,
С очами багровыми и устрашающим криком.

С неистовой силищей, полные злобы звериной,
Махали страшилища кто булавой, кто дубиной.

Кто палицу нес или связку тяжелого тала,
Кто с молотом шел иль с трубою, что стрелы метала.

Своим супостатам они угрожали мечами,
Секирами, копьями, дротиками и пращами.

Желая врагов запугать и повергнуть в смущенье,
Тем временем сам исполин претерпел превращенье.

Еще устрашительней стал Кумбхакарна обличьем,
И мощью своей небывалой, и грозным величьем.

Сто луков имел оп в плечах, да шестьсот было росту:
Шесть раз,— если счесть от макушки до пят, — было по сту!

Свирепые очи подобно тележным колесам
Вращались, и было в ием сходство с горящим утесом.

«Сожгу вожаков обезьяньих,— вскричал Кумбхакарна,—
Как пламя — ночных мотыльков! — И добавил коварно:

— Ведь к нам обезьяны простые вражды не питают.
Пускай украшают сады и в лесах обитают!

Царевич Айодхьи — причина беды и разлада.
Я Раму убью — и закончится Ланки осада!»

Как бездна морская, откликнулись яростным ревом
Свирепые ракшасы, этим утешены словом.

На битву спешил Кумбхакарна, хоть с первого шага
Приметы вещали воителю зло, а не благо.

Темнели над ним облака, неподвижны и хмуры,
Как будто вверху распластали ослиные шкуры.

Небесные сыпались камни, сверкали зарницы,
И слева направо кружили зловещие птицы.

С раскрытыми пастями, пыхая пламенем, выли
Шакалы: они устрашающим знаменьем были!

Стремглав с грозновещих небес опустился стервятник
На дротик, что поднял бестрепетный Раваны ратник.

На левом глазу Кумбхакарны задергалось веко,
И левая длань задрожала впервые от века.

Над ним, пламенея средь белого дня, пролетело
И рухнуло с громом ужасным небесное тело.

От этих примет волоски поднимало на коже,
Но шел Кумбхакарна, раздумьем себя не тревожа.

Критантой гонимый, являясь игралищем рока,
Стопу над стеной крепостною занес он высоко.

Полки обезьян обложили столицу, как тучи,
Но ринулся в стан осаждающих ракшас могучий.

Как тучи от ветра, пустились они врассыпную,
Когда супостат через cтeнy шагнул крепостную.

Увидя враждебное войско в смятенье великом,
На радостях он разразился неистовым рыком.

На землю валил обезьян этот рев Кумбхакарны,
Как валит секира, под корень рубя, ашвакарны.

И рати, бегущей со всей быстротой обезьяньей,
Казалось — грядет Всемогущий с жезлом воздаянья.