Рамаяна

Небесное чудо увидела вдруг обезьяна:
В кристаллах и перлах помост красоты несказанной.

На ножках литых золотых и точенных из кости

Роскошные ложа стояли на этом помосте.

Меж ними, с владыкою звезд огнеблещущим схоже,

Под пологом белым — одно златостланное ложе,

В гирляндах ашоки цветущей оранжево-рдяных,

Овеяно дымом курений душистых и пряных.

Незримая челядь над ложем златым колыхала

Из яковых белых пушистых хвостов опахала.

Как туч грозовых воплощенье, прекрасен и страшен,

На ложе, одет в серебро и серьгами украшен,

Как облако в блеске зарниц, на коврах распростертый,

Лежал Красноглазый, душистым сандалом натертый.

На Мандару-гору, где высятся чудные рощи,

Во сне походил Сильнорукий, исполненный мощи,

Для ракшасов мужеобразных — радетель всевластный,

Для демониц мужелюбивых — кумир сладострастный.

Весьма оробел Хануман перед Раваной спящим,

Что, грозно дыша, уподобился змеям шипящим.

Взобрался па лестницу вмиг, несмотря на геройство,

Советник Сугривы-царя, ощутив беспокойство.

Оттуда следил за властителем взор обезьяны,

И тигром свирепым казался ей Равана пьяный,

Слоном-ярупом, что, устав от неистовства течки,

Пахучей громадиной спать завалился у речки.

Не руки узрел Хануман — Громовержца приметы!

На толстых руках золотые блистали браслеты.

От острых клыков Аираваты виднелись увечья,

Стрелой громовою разодраны были предплечья,

И диском Хранителя Мира изранены тоже,

Но выпуклость мышц проступала красиво под кожей.

Разодраны были предплечья стрелой громовою.

Огромный кулак был округлостью схож с булавою,

Округлостью схож с головою слоновьей кулак был.

На ногте большого перста — благоденствия знак был.

На царственном ложе, примяв златоткань, величаво

Лежала тяжелая длань, словно змей пятиглавый.

Сандалом ее умастили, и, брызжа огнями,

Искрились на пальцах несчетные перстни с камнями.

Прекрасные женщины холили Раваны руки,

Гандхарвам, титанам, богам причинявшие муки.

Кровавым сандалом натертых, атласных от неги,

Две грозных руки, две опасных змеи на ночлеге,

Узрел Хануман. Исполинский владетель чертога

Был с Мандару-гору, а руки — два горных отрога,

Дыханье правителя ракшасов пахло пуннагой,

Душистою мадхавой, сладкими яствами, брагой,

Но взор устрашало разверстого зева зиянье.

С макушки свалился венец, изливая сиянье, —
Венец огнезарный с каменьями и жемчугами.

Алмазные серьги сверкали, свисая кругами.

На грудь мускулистую Раваны, цвета сандала,

Блистая, тяжелого жемчуга нить упадала,

Сорочка сползла и рубцы оголила на теле.

И, царственно-желтым покровом повит, на постели,

Со свистом змеиным дыша, обнаженный по пояс,
Лежал повелитель, во сне беспробудном покоясь.

И слон, омываемый водами Ганги великой,

На отмели спящий, сравнился бы с Ланки владыкой.

Его озаряли златые светильни четыре,

Как молнии — грозную тучу в темнеющей шири.

В ногах у владыки, усталого от возлияний,

Пленительных женщин увидел вожак обезьяний.

И демонов женолюбивый единодержавец,

Веселье прервав, почивал в окруженье красавиц.

В объятьях властителя ракшасов спали плясуньи,

Певицы, прекрасные, словно луна в полнолунье.

В серьгах изумрудных, в душистых венках, плетеницах,

В подвесках алмазных узрел Хапуман лунолицых.

И царский дворец показался ему небосводом,

Что в ясную полночь блистает светил хороводом.

Плясунья уснувшая, полное неги движенье

Во сне сохраняя, раскинулась в изнеможенье.

Древесная вина лежала бок о бок с красоткой,

Похожей па солнечный лотос, плывущий за лодкой.

Уснула с манкукой одна дивнорукая, словно

Ребенка баюкая или лаская любовно.

Свой бубен другая к прекрасным грудям прижимала,

Как будто любовника в сладостном сне обнимала.

Казалось, танцовщица с блещущей золотом кожей

Не с флейтой, а с милым своим возлежала на ложе.

С похмелья уснувшая дева движеньем усталым

Прильнула своим обольстительным станом к цимбалам.

Другая спала, освеженная чашей хмельною,

Красуясь, подобно цветущей гирлянде весною.

Прикрывшую грудь, словно два златокованых кубка,

Красавицу сон одолел — опьяненью уступка!

Иной луноликой прекрасные бедра подруги

Во сне изголовьем служили, округлы, упруги.

Уснув, музыкантши,— как будто пред ними любимый, —

Сжимали в объятьях адамбары, флейты, диндимы.

И, на удивленье пришельцу, глядящему в оба,

Одно бесподобное ложе стояло особо.

Красы небывалой и нежного телосложенья

Царица на нем возлежала среди окруженья,

Бесценным убором своим из камней самоцветных,

Сверканьем огнистых алмазов и перлов несметных
И собственным блеском сиянье чертога удвоив.

Мандодари — звали владычицу здешних покоев.

Была золотисто-смугла и притом белолица,

И маленький круглый живот открывала царица.

Сверх меры желанна была эта Ланки жилица!

«Я Ситу нашел!» — про себя Хануман сильнорукий

Помыслил — и ну обезьяньи выкидывать штуки.

На столп влезал, с вершины к основанью

Съезжал, визжал, несообразно званью,
Свой хвост ловил, предавшись ликованью,
Выказывал природу обезьянью.