Рамка

Николай Николаевич привстаёт и подаёт ей руку. Он на секунду зажмуривает глаза. Галка его руку берёт. Без особого желания, просто потому, что это нужно сделать. Их всё равно мутит, и ничуть не меньше, но они пожимают друг другу руки, не глядя друг на друга, как будто они упали в эту яму с разных сторон и теперь нехотя, но помогают друг другу из неё вылезти. Вылезают и отряхиваются. Не глядя друг на друга.

16. Капли

Галка присоединяет свою десятую часть к другим десятым и передаёт тарелку Николаю Николаевичу.

Спасибо. Мне столько и не съесть, – Николай Николаевич зачерпывает макароны пластиковой ложкой и аккуратно отправляет в рот, и в этот самый момент дверь открывается и снова входят серые. Может, те же самые, а может, какие-то другие, неважно – всё равно они все одинаковые.

Тарелки просим сюда, – говорит один из серых и начинает убирать.

Погодите, – Николай Николаевич, – я ещё ем. Я вообще только начал. Вы не могли бы!..

Да-да, конечно! – кивает серый очень вежливо, но против вшитых инструкций не попрёшь: на ужин полагается полчаса, а потом тарелки убираются. Поэтому серый уверенно, с чувством долга берётся за его тарелку и нетерпеливо ее потряхивает, а Николай Николаевич, несколько оторопев, однако ж тоже не даёт в обиду свои девяносто процентов порции – получается эдакое незаметное, но всё-таки противостояние.

Погодите, это же безобразие какое-то, – Николай Николаевич привстаёт. – Отпустите тарелку! Мы не столько еду жалко, сколько просто… Что за ерунда?!

Серый вежливо кланяется, отпускает его тарелку и забирает ложку.

Куда?! – кричит Николай Николаевич. – Это несерьёзно! Дайте доесть. Я не из принципа, для меня ребята старались!

Серый вежливо кивает и забирает у Николая Николаевича тарелку и ложку.

И в этот момент что-то происходит. Николай Николаевич делает к серому шаг и хватает его за руку. Тарелка с едой переворачивается и вываливается на пол. Серый выхватывает свой луч, но воспользоваться им у него толком не выходит, потому что Николай Николаевич бьёт его по запястью, луч вываливается и обливает самого серого.

Простите, – вежливо замечает параллельный серый и светит на Николая Николаевича. Тот оглядывает пол и садится на корточки, стараясь всё-таки не попасть в рассыпанные макароны. Запараллеленный товарищ серого между тем сел именно в них.

Прошу прощения, я сейчас вернусь и уберу это, – вежливо извиняется другой серый, поднимает своего сотоварища и уходит с ним, заперев дверь.

Николай Николаевич просыпается почти тотчас же, встаёт с пола и прежде всего отряхивает пиджак покойного брата Георгия; затем садится на корточки и начинает аккуратно собирать в горсть макароны.

Не надо! – Бармалей. – Они сказали, что сами уберут!

Да разве они уберут нормально? Как всё равно роботы, – кряхтит Николай Николаевич. – От них не дождёшься! – приговаривает он, сгребая остатки своего многострадального ужина и спуская их в туалет. – Ну и чёрт с ними! Чёрт с ними…

А как это вы их ловко! – говорит Боба.

Что ловко-то? – не понимает Николай Николаевич. – А-а! Да это он сам себя. Говорю же, роботы.

За такое обращение с оружием их начальство по головке не погладит, – Бармалей. – Предлагаю воспользоваться ситуацией и чего-нибудь потребовать. Например, добавки макарон с рыбой.

Это ерунда, – Николай Николаевич неохотно.

Считаете, не дадут?

Николай Николаевич молчит. Задумчивый, в просторном пиджаке покойного брата, со своей проседью.

Дверь открывается. Входят сразу четверо. У одного – совок и щётка. Трое другие становятся – у двери, под окнами, у стола.

Так, а где эксцесс? – спрашивает серый с совком и щёткой.

Простите, – отвечает ему в тон Николай Николаевич, встаёт и подходит поближе. Он выражается очень отчётливо, на общем языке, для доходчивости, и столь же уважительно. – В числе предметов, находившихся в собственности присутствующих здесь лиц, имеется пластиковый пузырёк с глазными каплями, принадлежащий Сойкиной Галине Иосифовне. В рамках и с учётом баланса эксцессов мы считаем необходимым принести этот пузырёк для текущего пользования его владелице.

В келье светло, вечернее солнце заливает лестницу сквозь узкие, но частые стрельчатые окна. Николай Николаевич возвращается на своё место и садится, подперев лоб рукой.

Дверь приоткрывается, и рука серого встряхивает заветный пузырёк: держите, мол. Бармалей передаёт его Галке.

17. Николай Николаевич говорит

Я не просто нормальный человек, я… нормальней нормального

особенно раньше, – ведь раньше я очень любил порядок, раньше вообще был, как говорится, педант

Сейчас я только начал понимать, как это было всё на самом деле смешно

Как я жалею, что так много, слишком много думал о вещах и так мало о людях

Ах, надо было жить по-другому, но что уж теперь говорить

да, я был высокомерный

очень правильный такой, знаете, пра-авильный

и при этом, как многие правильные, я бывал в какие-то моменты совершенно безудержным

посылал все к черту, срывался с катушек и летел

пил, бузил, пьяный за руль садился, дрался

а потом стыдился этого, гневался

да сам на себя, что уж там