Рампа и жизнь

Это шло из тех просыпавшихся глубин раненой души, которых до конца не мог залечить Н. Н. Синельников… Это навеки осталось, и это не уйдет, может быть, и по ту сторону…

И вот тут «море великое» Александринского Театра встрепенулось и «разыгрался грозный вал», как в «Рогнеде»: Комиссаржевскую стали «заедать» по всем правилам этого сложного искусства.

Что могла сделать эта маленькая женщина с бестелесным лицом? Эта Нина Заречная? Взяла свой гримировальный чемоданчик и ушла с казенного порога. Куда?

Куда поведут глаза-маяки.

…В Александринском Театре Комиссаржевская сыграла пьесы: «Бой Бабочек», «Нору», «Чайку», «У Царских врат», «Гибель Содома», «Родину», «Дикарку», «Бесприданницу», «Снегурочку», «Волшебную Сказку», «Огни Ивановой ночи».

Комиссаржевскую стали называть в обществе «белой чайкой» и стали связывать с ней символ предвестницы грядущей бури, которая вот-вот должна всколыхнуть могильную тишину русской действительности.

С 1902–1904 года Комиссаржевская бродит по огромной стране с «собственной» труппой, чтобы сколотить нужные средства для открытия собственного Театра, своего и по духу, и по стремлениям.

И осенью 1904 года она – уже в собственном Театре в петербургском Пассаже.

«Авдотьина жизнь» Найденова, «Дети Солнца» Горького, «Иван Мироныч» Чирикова, «Весенний Поток» Косоротова, «Дачники» Горького, «Дядя Ваня» Чехова.

Театр в Пассаже имел успех, который мог бы длиться бесконечно, но тут из театрального моря, «великого и пространного», выплыл такой змий-искуситель, как В. Э. Мейерхольд.

«Блажен, кто свой челнок привяжет
К корме большого корабля…»

На беду Коммиссаржевской, Мейерхольд понял, что она – большой корабль.

Самым главным притягательным свойством в Комиссаржевской было, конечно то, что она может делать деньги. Деньги же были нужны для производства лабораторно-театральных опытов, к которым большая публика относилась, как к театральной чепухе.

Мейерхольд был влюблен в Commedia dell Arte. Он был влюблен в 18-й век, в старую театральную Венецию и, специально – в театр Карло Гоцци.

Разумеется, по идее, все это было очень интересно. Мейерхольд собрал вокруг себя с полсотни фанатических девиц и юношей, жаждущих театрального «посвящения». Девиц этих звали в Петербурге «девами со светильниками», а сам Мейерхольд принял титул «доктора Дапертутто», – имя одного из героев Гоцци.

Кружок этот стал издавать маленький театральный журнальчик под названием: «Любовь к трем апельсинам» (название одной из пьес Гоцци).

Доктор Дапертутто забрал в свою далеко не итальянскую, а твердо-немецкую голову намерение воскресить Commedia dell Arte и, действительно, воскресил, и публика валом валила на эти спектакли, но при обязательном условии – бесплатно.

Доктор Дапертутто, при всей своей настойчивости, не мог все-таки сотворить чуда: населить зрительный зал тоже итальянцами, и той же, Карло Гоцци, эпохи. В зрительной зале бесплатно сидели скифы двадцатого века и дапертуттовская Commedia dell Arte наводила на них зевоту и желание уйти в буфет.

Дело в том, что все пьесы, в конце концов, создававшиеся в Commedia dell Arte, были записаны, собраны и вошли в известный сборник Эвариста Герарди, каковой в издании 1646 года я и до сих пор храню в своем библиотечном шкафу.

«Арлекин – император луны», «Коломбина – адвокат за и против», «Комическое золотое руно» и тому подобное, – все это когда-то, триста лет тому назад, может быть, как-то и звучало под итальянским синим небом, на фоне шестимесячного карнавала, перед партером, преисполненным восприятия, очень далекого от нашего… Но в Петербурге это было неинтересной смесью французского с нижегородским, итальянского с калужским и вызывало только впечатление скуки и неловкости.

Девы в длинных туниках томно ходили со светильниками, но рта открыть не могли. И знаменитых итальянских импровизаций что-то не было слышно и из уст самого доктора.

Доктор, как он и сам впоследствии признавался, «обчитался книгами», немецкий мозг варил усердно и упрямо, но перспектив не замечал, и девицы начали подумывать о замужестве в Херсонской губернии.

Дапертутто продолжал свои искания и после революции и, в конце концов, так надоел большевикам, что они, по своей прямолинейности, загнали его в Сибирь за великое преступление – «затемнение народного самосознания».

Там он и погиб. А из девиц со светильниками сделали доярок.

Но доктора Дапертутто, по человечеству, все-таки жаль. Несмотря на все, был он человеком своеобразным: своими пустяками он как-то оттенял достоинства настоящего Театра, животворного и дышащего, и его пламенность, как и всякая пламенность, была порой интересна и заслуживала иного эпилога, а не сибирского поселения.

И вот этот полусумасшедший Дапертутто сумел подойти к такой большой актрисе, как Комиссаржевская. И уговорил ее вручить ему свою судьбу, славу и огромный талант.

И, еще раз, повторилась история Трильби и Свенгали.