Рамсес II Великий. Судьба фараона

Рамсес вслушался: Пентаур заговорил от его имени. С этого места повествование велось от первого лица. Это было по меньшей мере удивительно. Как возможно, чтобы один человек так глубоко понял переживания другого?

— «Что сердцу твоему, о Амон, азиаты эти ничтожные, не ведающие бога? Разве не воздвиг я для владыки множество великих памятников? Разве не заполнил я дворы храмов твоих плененными в странах чужих? Разве не возвел я храмы тебе нерушимые в веках и не завещал ли тебе всякое добро свое? Я принес тебе в дар все страны, дабы обеспечить твои алтари приношениями. Я даровал тебе несметное количество скота и всякие растения благоухающие. Не покладая рук трудился я для украшения святилища твоего. Я возвел для тебя великие пилоны и воздвиг высокие мачты для флагов. Я доставил тебе обелиски с Элефантины и сам сопровождал их до храма твоего. Я снаряжал суда за Великую Зелень, дабы доставить тебе изделия чужеземных стран. Будь милостив к полагающемуся на тебя и пекущемуся о тебе по влечению сердца!»

Улыбка слетела с лица Рамсеса. Он посерьезнел. Именно так! Он, единственный наследник, приложил столько усилий для восстановления в царстве божественного порядка…

— «Я взываю к тебе, отец мой Амон, окруженный бесчисленными врагами, о которых не ведал, когда все чужеземные страны ополчились против меня и я остался один, и нету со мной никого, и покинуло меня войско мое, и отвернулись от меня мои колесничие. Я кричал им, но не слышал из них ни один, когда я взывал…»

В глазах Рамсеса блеснули слезы. Это тоже была правда: никогда до того момента он не ощущал так пронзительно свое одиночество. Еще мгновение — и его, воплощенного бога, истоптали бы копыта впряженных в колесницу хеттских коней…

— «И постиг я, что благотворнее мне Амон полчищ воинов, сотни тысяч колесничих, десяти тысяч братьев и детей. Единолично совершает Амон больше, чем множества. Я пришел сюда по велению уст твоих, Амон, я не преступал предначертаний твоих. Вот я обращаюсь к тебе с мольбою у пределов чужих земель, а голос мой доносится до города Ермонта. И пришел Амон, когда я воззвал к нему, и простер он ко мне десницу свою, и я возликовал, и был он как бы за мною и предо мною одновременно; и окликнул он меня: “Я с тобою. Я отец твой. Десница моя над тобою. Я благотворнее ста тысяч воинов. Я — владыка победы, любящий доблесть!”»

Пентаур замолчал неожиданно, словно голос его сломался. Он увидел влажные глаза монарха, но ни один мускул не дрогнул на его лице, все еще отрешенном.

— Это все, что я написал за сегодняшнюю ночь.

— Пиши еще.

Царь и писец посмотрели в глаза друг другу.

— Как тебе удалось понять, что я чувствовал?

— Не знаю, твое величество. Быть может, твоя калюбезно подсказала мне эти слова?

Рамсесу это предположение неуместным не показалось.

— Иди. И возвращайся завтра.

* * *

— Временами мысль путешествует.

— И катоже?

Нефертари не ответила. Она лежала на кровати не шевелясь, в золотых отблесках света лампы, словно готовясь уйти в вечность.

— Этот писец почувствовал твою печаль и отчаяние, — сказала она наконец. — Он был на войне?

— Не знаю. Но он не из армейских писцов.

— Не беспокойся напрасно. Это лишний раз доказывает, что ты, вопреки своим опасениям, не одинок. Амон спас тебя от беды, и писец это почувствовал.

Эти слова утешения должны были бы его успокоить, однако только усилили душевное смятение. Он положил руку на плечо Нефертари, словно прося ее дать другой ответ. Этот жест не имел чувственной подоплеки. Ему казалось, что он слышит тысячу голосов, в то время как хотел услышать только один — ее голос.

— Пей свое вино и верь в себя.

«Пей свое вино…» Как метко сказано! Рамсес улыбнулся. Нефертари тоже положила руку ему на плечо. Он расслабился и позволил своему телу отдаться ночи.

— Тогда налей мне вина!

Она поцеловала его. В душе Рамсеса воцарился покой.

* * *

— «И укрепилось сердце мое и возликовало. И совершилось все по замыслу моему, я подобен был Монту в миг величия его. Я стрелял правой рукою, а левой — захватывал в плен! Я был для врагов подобен Сутеху в миг славы его. Две тысячи пятьсот колесничих, окружавших меня, распростерлись пред конями моими, ни один из них не поднял руки на меня. Сердца их утратили мужество от страха передо мною, руки их обессилели, они не могли натянуть тетиву, не нашлось у них сил, чтобы взяться за копья. Я поверг их в воду, как крокодилов, и упали они лицами друг на друга; и перебил я многих из них. Ни один из поверженных не обернулся! Кто упал — уже не поднялся!»

Пентаур замолчал, переводя дух. Рамсес не сводил с него глаз.