Рамсес Великий

— «Здесь была Фикера, вдова писца Имхотепа, — гласила криво и бесцеремонно нацарапанная скоропись, прямо поверх древних иероглифов, — она молилась о покойнике, великом мудреце и маге Сахни и просит его излечить её от женских болезней. Здесь красиво, правда, страшновато», — добавила впечатлительная женщина.

«Никакой мудрец и маг Сахни здесь не покоится, — гласила другая надпись, выведенная небрежно тушью, — всё это просто глупые сплетни, можете поверить писцу Каперу. Это усыпальница фараона Униса. И храм этот я нашёл таким прекрасным, что он воистину подобен небесам!»

«Аменемхет, писец с искусными пальцами, которому нет равных во всём Абидосе, посетил эту древнюю гробницу, — скромно написал яркой охрой на стене рядом третий посетитель, — и увидел, что здесь рядом с достойными древними поучениями смеют писать, как курица лапой, какая-то глупая баба и неуч, величающий себя писцом, с такими ошибками, что просто диву даёшься, как же решаются эти жалкие людишки марать священные стены?! До чего же мы дожили!»

Риб-адди рассмеялся. Как везде и всегда в жизни, мудрость соседствовала с глупостью даже в городе мёртвых. Юноша, постукивая посохом по каменному полу, вышел на свет божий из храма и вдохнул горячий сухой воздух, дующий из пустыни. Неподалёку он увидел ещё несколько любопытных посетителей, прогуливающихся среди могильных плит и читающих разные надписи.

А рядом разворачивалась обычная для этих мест сцена. Перед входом недавно построенной гробницы остановился катафалк, который тащили две пёстрые коровы. Саркофага в форме мумии почти не видно было на сооружении, состоящем из деревянных раздвижных щитов и рамок, занавешенных вышитыми тканями и кожей, и покоящемся на деревянной ладье со статуями Исиды и Нефтис[51] с обеих сторон. Сама же ладья стояла на санях с длинными полозьями, которые громко скрипели, когда коровы не спеша тащили их по песку и мелким камням. С громкими завываниями родственники и слуги покойника сняли расписанный деревянный саркофаг в форме запелёнатой мумии с хорошо прорисованной головой умершего и поставили его на деревянные ноги, словно покойный ожил на короткий срок и решил перед вечным покоем в гробнице хорошенько оглядеться вокруг.

Момент расставания приближался. Скорбь присутствующих достигла предела. Пожилая, солидного вида женщина в чёрном парике, белом платье и чёрными усиками над верхней губой, всплеснув короткими, полными руками начала причитанья, ритмично ударяя ладонями себя по голове, стараясь при этом не повредить своего нового, украшенного серебряными украшениями и бирюзой пышного парика:

— Я жена твоя, Микритра, о великий, не оставляй меня. Неужели ты хочешь, чтобы я от тебя удалилась? Если я уйду, то кто останется с тобой? А ведь ты так любил пошутить. Теперь же ты молчишь, не говоришь со мной!

Матроне вторили хором молодые и старые женщины, в которых по их изящным театральным жестам и пронзительным, берущим за душу крикам можно было сразу узнать профессиональных плакальщиц:

— Горе, о, горе! — восклицали женщины, и крупные слёзы катились по их щекам, на зависть жене покойного. — Плачьте все, плачьте не переставая! Добрый пастырь ушёл в страну вечности... Ты, кто так любил шевелить ногами, чтобы ходить, теперь пленён, запелёнут, связан. Ты печально спишь в погребальных пеленах!

Плакальщицы били себя в тощие груди и посыпали песком видавшие виды парики. Они усердно отрабатывали серебряные слитки, а также домашнюю утварь из дома покойного, которыми были оплачены их услуги. Женщины заодно оценивали опытным взглядом мебель, которую притащили, отдуваясь, отставшие от катафалка слуги, и прочие предметы обихода, необходимые усопшим в их загробной жизни. Покойник был состоятелен, но вдова скуповата. И мебель и прочие вещи были не новые.

Наконец саркофаг опустили в гробницу: положили в каменный прямоугольный ящик и закрыли тяжёлой крышкой. Рядом расставили погребальную утварь. Главное было, не забыть то, что прежде всего понадобится покойному: от румяных, только что испечённых булочек и трости для прогулок до деревянной колесницы, разобранной и аккуратно сложенной в углу. Но вот, наконец, в подземной усыпальнице всё было расставлено по местам и жрец с помощниками удалился. Пёстрые коровы утащили визгливо скрипящие по песку и мелким камням сани с ладьёй и катафалком. Судя по тому как жрец подгонял слугу, ведшего неторопливых коров, им предстояло привезти сюда ещё одну мумию. Равнодушный, худой каменщик замуровал вход в усыпальницу, получил свою плату и ушёл, не спеша переставляя худые, чёрные от загара со вздувшимися венами ноги. Однако родственники и друзья, которые по такой жаре провожали покойного, не спешили расходиться. Хорошо известно, что скорбь и волнения пробуждают аппетит. Поэтому все собрались в лёгкой беседке, выстроенной здесь как раз для этого случая. Началась тризна под мелодичные звуки слепого арфиста, восхваляющего покойного и его любящих и щедрых родственников.