Рамсес Великий

— Пойдём, красавчик, ко мне, — проворковала содержательница портового борделя. — Вот у меня ты получишь таких девочек, что твои очаровательные глазки косить будут от пережитых бурных наслаждений. Знай, у мамаши Дига всегда очень свежий товар. Всё девочки только что привезены сюда из провинции или даже из заморских стран. Ведь ты, баловник, предпочитаешь, конечно, женский пол, по твоим жгучим взглядам, которые ты бросаешь на меня, бесстыдник, я вижу, чего ты хочешь! Мамашу Дига вокруг пальца не обведёшь, она всех вас, шалопаев, как облупленных знает.

Матрона игриво шлёпнула финикийца тяжёлой ручищей чуть пониже спины. Купец аж поперхнулся от такой увесистой ласки. Но тут подбежал огромный слуга-нубиец, размахивая палкой, сверкая ослепительными белками больших навыкате глаз, ругаясь и одновременно кусая свои полные, вывернутые губы, еле сдерживаясь, чтобы не захохотать в полную глотку, он спровадил подальше настырных египтян, настойчиво оказывающих своё непрошеное гостеприимство опешившему от стремительно-бесцеремонного напора иностранцу.

— Стой рядом со мной. Если ещё какой-нибудь наглец полезет ко мне со своими гнусными предложениями, то сразу дай ему промеж глаз своей дубинкой. Иначе все эти портовые жулики и сводни меня просто растерзают, — властно приказал купец по-египетски своему слуге и стал смотреть, как рядом разгружается корабль, прибывший из Пунта.

По упруго подрагивающим сходням на берег сходила вереница темнокожих людей со слоновыми бивнями на плечах. Другие люди тащили брёвна редких пород. Третьи вели кривляющихся мартышек и мрачных крупных павианов, норовивших укусить кого-нибудь из снующего портового люда. Оглушительно лаяли собаки необычного для египтян вида. Внезапно весь этот шум и гам перекрыло злобное рычание пантеры, которая как чёрная молния металась в своей клетке. Её осторожно вытаскивали на берег десятки чернокожих пунтийцев.

А рядом со всем этим обычным для фиванского порта светопреставлением и хаосом грузились отборным фиванским зерном вместительные египетские торговые суда. Храмовые и дворцовые земледельцы тащили сплошным потоком, как муравьи, на своих покрытых ссадинами спинах серые мешки. Они ссыпали зерно в трюмы кораблей и тут же, не останавливаясь, бежали к открытым воротам казённого склада. Там у огромных куч душистого, янтарно-жёлтого зерна нового урожая загорелые потные работники деревянными лопатами насыпали новые мешки, выстраивая их в длинные ряды.

— Да ведь полны уже трюмы, зерно в реку уже скоро потечёт, а нас всё заставляют таскать, — покачал угрюмо своей чёрной, покрытой мякиной и сором головой пожилой, иссохший почти до вида мумии земледелец. — Воистину из меди наши сердца, если не лопаются от такой работёнки, — добавил он, вдруг останавливаясь и вглядываясь туда, откуда к порту подходили бесчисленные улочки бедных кварталов города.

— А ну, не стоять! — заорал мордатый надсмотрщик, замахиваясь палкой.

— Да ты посмотри, жирная рожа, что творится! — показал худой земледелец на бегущих из города в порт людей, возбуждённо размахивающих руками и палками. — Кажется, шабаш нашей работёнке, надо ноги уносить, — крикнул мудрый поселянин своим соседям по деревне, — опять в этих Фивах голодный бунт, — и бросив прямо под ноги опешившему надсмотрщику мешок с рассыпающимся по каменным плитам зерном, он кинулся в сторону к утлым деревенским лодчонкам, привязанным неподалёку. И вовремя! Не успели проворные земледельцы и на несколько саженей отплыть от набережной, как уже почти весь порт был запружен возбуждённой, орущей и рычащей, как многоголовый, смертельно раненный зверь, толпой. Ремесленники и прочий бедный люд смели и надсмотрщиков, и писцов у кораблей и складов и начали, не долго думая, растаскивать зерно. Так как мешков на всех не хватило, то люди насыпали янтарно-жёлтое зерно в горшки, амфоры, кожаные бурдюки. Некоторые мужчины, кому тары не досталось, снимали с себя повязки и передники, а женщины пёстрые рубашки, мастерили из них импровизированные мешки и набивали под завязку. Многие, особо изголодавшиеся, одновременно с этим жевали аппетитно пахнувшее, душистое зерно.

Но вскоре в порту появились городские стражники, набранные из нубийского племени маджаи, славившиеся своей беспощадной свирепостью. Плотными колоннами они рассекли неистовствовавшую голодную толпу и начали вытеснять её из порта, задерживая тех, кто тащил зерно. В чернокожих маджаев-стражников с небольшими квадратными щитами и копьями полетели камни, в воздухе замелькали палки. Началось побоище. Стражники в свою очередь сначала отбивались тупыми концами копий, прикрываясь от камней щитами, но когда некоторые повалились замертво с размозжёнными головами, стали колоть всерьёз.

— Бей их, рви в клочья, — уже даже не кричал, а хрипел высокий стеклодув, пробивая себе путь в город сквозь плотно сомкнувшуюся цепь стражников, одной рукой он размахивал палкой, другой держал мешок зерна, взваленный на спину.