Рамсес Великий

— Тебе нравится моё платье? — закружилась на месте Иринефер, чтобы алое одеяние, с ниспадающими до пола складками, неизменно обнажённым, как и у всех египтянок, правым плечом и закрытым левым, раздулось как колокол.

— Очень, дорогая, оно тебе так идёт, — проговорил равнодушным тоном жрец.

Красавица чуть нахмурилась. Начало было мало обещающим. Но Иринефер не была бы первой соблазнительницей Египта, если бы недовольная такой встречей устроила сцену, как поступило бы на её месте большинство женщин. Она сделала вид, что не замечает оскорбительно-равнодушного тона своего любовника.

— Видишь, какой здесь прекрасный орнамент, последняя мода, ни у кого нет такого платья, — продолжила беззаботно ворковать Иринефер.

— В самом деле, орнамент чудесный, — поддакнул Пенунхеб, неосторожно зевнув.

Его любовница сжала кулачки. Ей страшно захотелось схватить с маленького столика, где стояли различные напитки, сласти и фрукты, хрустальную вазочку и разбить её вдребезги о голову, похожую на яйцо страуса или недозрелый кокос.

«О, господи, до чего же тупы и самодовольны мужики! — подумала Иринифер, раздражённо постукивая правой ножкой, одетой в позолоченные сандалию, о керамические плитки пола, на котором изображалось озеро с плавающими на нём гусями, утками и грациозно стоящими на своих тонких длинных ногах фламинго. — Ну, зачем разбрасывать драгоценности перед этими свиньями, они всё равно ничего и не поймут, и не оценят!»

Она обиженно сжала свои пухлые губки.

— Этот орнамент выполнен в виде разноцветных перьев пунтийских попугаев. Моим сидонским вышивальщицам несколько месяцев понадобилось на работу, — сказала Иринефер наставительно и с лёгким укором в голосе. Затем легко и грациозно она присела на кровать и без особой нежности сухо и даже чуть-чуть пренебрежительно взглянула на голое, сухопарое бледное тело пожилого мужчины, распростёртое на постели.

Пенунхеб недоумённо посмотрел сначала на орнамент, а затем на свою любовницу.

— Нет, бабы всё-таки — дуры! — вдруг вспылил жрец и приподнялся с подушек. — Ты толкуешь о перьях каких-то дурацких нубийских попугаев, провались они трижды под землю, — голос повышался, пока не перешёл на крик. — Дело идёт о наших жизнях, о судьбе страны, а ты талдычишь о нубийских попугаях!

Пенунхеб вскочил и забегал по комнате.

— О пунтийских попугаях, — поправила красавица. Её большие красивые, умело подведённые растёртым малахитом со свинцовыми блестками глаза начали набухать слезами.

— Ой, сейчас вся моя краска с глаз и лица потечёт из-за этих глупых, несвоевременных слёз, — Иринефер ужаснулась про себя, но ничего не могла с собой поделать. Ей было ужасно обидно и хотелось расплакаться. Она, как последняя шлюха, полдня потратила на то, чтобы предстать во всём блеске своей ослепительной красоты перед этой грубой старой свиньёй, а он даже не посмотрел на неё!

— Что? — жрец остановился и склонил своё разъярённое лицо.

— Я сказала: о пунтийских попугаях, — Иринефер тихо всхлипнула.

— О, великий Амон, не дай мне совершить убийства этой глупой женщины, — Пенунхеб воздел худые руки к потолку, разрисованному танцовщицами в соблазнительных позах. — Иногда, моя бесценная, очень хочется стукнуть тебя чем-нибудь тяжёлым по голове!

— В этом наши желания удивительно совпадают, — пробормотала себе под нос красавица и проворно, но очень аккуратно, чтобы не размазать малахит, вытерла платочком увлажнившиеся глаза.

— Что? — сердито переспросил жрец.

— Нет, ничего, — ответила жена фиванского номарха и добавила взволнованно и жалобно: — Значит, ты меня больше не любишь, Пенни?

— Ну, что у нас за разговор?! — опять возмущённо воскликнул Иенунхеб. — Любишь, не любишь? Пойми, Ири, мы на краю тех событий, которых так долго ждали и о которых так много мечтали. Ведь сейчас всё решится: или мы с тобой взойдём на трон, или погибнем позорной и мучительной смертью. А ты мне талдычишь о каких-то нубийских или тьфу, Сетх их забери, пунтийских попугаях...

— Значит, ты всё-таки женишься на мне, когда захватишь трон? — глаза красавицы мгновенно высохли и загорелись восторженным огнём.

— Конечно, женюсь, Ири, моя дорогая, бесценная голубка, — присел рядом с ней на кровать жрец. — Я захвачу трон, а ты браком со мной освятишь это верностью традициям и придашь всему законный вид. Ведь ты же, моя ненаглядная, единственная близкая родственница фараона Хоремхеба, родная его племянница и даже, как поговаривают, незаконная его дочь. Брат фараона умер за девять месяцев до твоего рождения, а твоя мать пользовалась благосклонностью повелителя. И все об этом знают и помнят.