Рамсес Великий

А в то время, как в доме Яхмоса готовились к страшному преступлению, в доме Рахотепа шла спокойная жизнь. Размеренный ритм её лишь слегка нарушил приезд сына с молодой женой и финикийским приятелем, двухметрового роста бородатым сидонским купцом, завёрнутым в шерстяные пёстрые одежды и сопровождаемым довольно многочисленной свитой. Но просторная городская усадьба фиванского богача могла выдержать и не такое по численности нашествие нежданных гостей.

В маленьком домике матери, стоявшем среди хозяйственных построек на заднем дворе, было чисто и уютно. Голыми подошвами ног Риб-адди и его юная жена, сидя на невысоких стульчиках, чувствовали тепло пола, покрытого коричневой керамической плиткой, на которой разлились солнечные лучи, разбитые деревянной оконной решёткой на жёлтые шестиугольники, словно медовые соты. Напротив восседала хмурая Зимрида в кресле с высокой деревянной спинкой. Она не могла простить сыну его отказ от богатой невесты-египтянки. Но когда финикийка увидела на хорошеньком личике своей невестки слёзы, она вдруг вспомнила, как давно молоденькой финикийской рабыней переступила порог этой усадьбы. Сколько она выплакала слёз в первые месяцы жизни на чужбине! И как бывает это часто с женщинами, Зимрида без всякого перехода, внезапно всхлипнула и вскочила, простерев свои полные голые руки к новой родственнице. А та, склонив ей голову на грудь, орошала её жаркими слезами, выговаривая только несколько слов:

— Мамочка, моя дорогая мамочка!

Риб-адди поражённо уставился на женщин.

— Пускай попробует хоть кто-нибудь тебя обидеть, моё дитятко, я ему голову сверну, как курчонку, — погрозила в пространство крепким смуглым кулаком Зимрида.

— Только не я! — воскликнул облегчённо сын и вскочил со стула, обнимая мать и целуя её в мокрую щёку. — Я отлично помню, какая у тебя тяжёлая рука, мамочка, так что рисковать не хочу.

В следующее мгновение он уже вприпрыжку шагал по комнате и, по детской привычке схватив спелую жёлтую грушу с подноса на круглом столике и быстро её уплетая, говорил в стремительном темпе:

— Мы пока поживём у тебя, мама. А потом я куплю или построю собственный дом и мы все втроём туда переедем, оставив этого толстого рабовладельца с его спесивыми родственничками здесь. В моём кошельке уже водятся деньги, — потряс кожаным мешочком, полным золотыми слитками, Риб-адди, подмигнув живыми, смышлёными и лукавыми глазами.

— Как ты можешь так говорить о собственном отце! — воскликнула Зимрида. — Тем более что ты остался его единственным сыном и наследником.

— Да, я знаю, что мой брат по отцу, Птахотеп, умер в Мемфисе. Но мне не нужно богатство моего папаши, а тем более его жёнушка, которая кичится тем, что она внучатая племянница самого фараона Хоремхеба. «У меня голова болит от этого шумного мальчишки. Пусть идёт к своей мамаше на кухню и орёт там вволю!» — передразнил юноша Нуфрет писклявым голосом и скорчил плаксиво-глупую физиономию.

Женщины рассмеялись.

— Он так смешно может представлять любого, кого хоть раз увидел! — воскликнула Бинт-Анат, тоже беря грушу и с удовольствием впиваясь в неё маленькими крепкими зубками. По подбородку с милой ямочкой побежал сок. — Покажи мамочке моего папашу, у тебя это так здорово получается, — добавила она, облизывая полные алые губы.

Риб-адди весь как-то вытянулся, склонил голову набок и, прищурив один глаз и вытаращив другой, гнусавым голоском проговорил, потирая зябко ладони друг о друга:

— А сколько мы процентов прибыли получим, мои детки, в год на вложенный капиталец? А? Не прогорим ли мы, не дай бог, затевая это славное дельце?

— Ха-ха-ха, — звонко захохотала девушка, тыча пальчиком в мужа, — ну, точно мой папаша, когда обсуждает свои торговые дела.

Зимрида смотрела на обоих, как большая кошка на расшалившихся котят.

— Ну, ладно, идите искупайтесь и приведите себя в порядок, ведь уже скоро праздничный обед. Рахотеп распорядился всё приготовить по первому классу. Он, бедняга, только недавно первый раз улыбнулся, когда узнал, что ты с женой приехал, так его подкосила смерть бездетного сына. Сказал мне, что теперь-то уж точно понянчит внучат, — улыбнулась она. — Да, кстати, а что это за купец, что с тобой приехал? Говорят, такой длинный, что ни в одну дверь войти не может, чтобы не наклониться. Он тоже сидонец?

— Он родом из Сидона, даже из царского рода, мама, но вырос у нас в Аварисе, в торговой колонии. Поэтому он так плохо говорит по-финикийски, — проговорил Риб-адди скороговоркой.

Его лицо приобрело незнакомое для матери выражение суровости, в глазах появился стальной блеск, а между бровей и у уголков губ складочки. Всё это показало внимательному материнскому взгляду, насколько сын изменился за прошедшие месяцы, когда его не было дома.

— Так что ты, мама, будь с ним вежлива и осторожна, — добавил Риб-адди. — Это птица высокого полёта, не нам чета, это точно. Но в то же время не подчёркивай своего почтительного отношения, тем более если он будет вести себя просто. Главное, бога ради, не лезь в его дела. Никаких расспросов! — уже категорически подытожил он.