Рана

На транзитном досмотре я поставила ящик с урной на ленту и спокойно прошла сквозь рамку. Женщина в форменном жилете обратилась ко мне и спросила, что я везу. Я объяснила ей все и полезла за документами в сумку. На что та ответила мне, что она меня не пустит в самолет с таким грузом. Тогда я сказала ей, что она не хочет меня пускать в самолет, на котором я сюда прилетела. Та ответила мне, что Новосибирск Новосибирском, а тут, в Красноярске, у них свои процедуры. Тогда я попросила ее позвонить руководству и добавила, что везла урну на трех самолетах из Волгограда через Москву и Новосибирск и совершенно не понимаю, почему сейчас происходит эта заминка, притом что на сайте авиакомпании есть информация о правилах перевозки праха. Женщина позвонила начальству, там ей ответили, что не знают, как со мной поступить. До взлета оставалось пятнадцать минут. Мимо меня один за другим на посадку шли рослые мужчины в дубленках и дутых пуховиках. Я стояла в углу и ждала своей участи. Наготове я держала все нужные документы. Женщине сказали, что ей перезвонят, но телефон молчал. Я нервничала. В аэропорту Иркутска меня должна была встретить Ж., и я уже собиралась звонить ей, чтобы предупредить, что задержусь, потому что меня сняли с рейса. Через семь минут ожидания я обратилась к женщине и попросила поторопиться, мой самолет вот-вот взлетит, а я стою тут с распотрошенной сумкой, потная и, похоже, на пределе. Тогда зазвонил телефон. Женщина подняла трубку, выслушала вопрос. И в ответ сначала описала меня, потом мой груз, а затем добавила, что я везу этот прах из Волгограда. На том конце провода что-то происходило. И женщина долго слушала. Затем она кивнула, положила трубку и сказала мне, что я могу идти на посадку. В тревоге на досмотре я потеряла свой квиточек на пересадку, но меня все равно пустили в самолет.

Когда я вошла, салон самолета был полным. Везде сидели новые женщины и мужчины, они болтали между собой. И мне показалось, что эти люди еще крупнее тех, что летели в Красноярск. На два перелета у меня был один посадочный, поэтому я села на то же место. И рядом со мной никого не было. Я летела одна. Первые минут двадцать самолет набирал высоту, он дребезжал и дергался так, как будто он тяжелая машина, которую тянут из болота. Потом стало спокойно. Я все смотрела в иллюминатор, под нами была черно-синяя бесконечная тайга. Она вспучивалась на сопках и тонула в болотах. Она была до горизонта, необитаемая, глухая. Сейчас мне сложно себе представить место, в котором из каждого окна видно лес. Когда я была маленькой, из кухонного окна было видно лес, и я знала, что лес этот тянется далеко, на тысячи километров на восток, север, запад и даже юг. Мы жили в таежном городе, и город этот был как маленький островок. Мы были одни в этом лесу и почему-то не боялись погибнуть и быть забытыми. Мы просто жили свою жизнь: ходили на рынок, в школу, у нас даже был свой кинотеатр и ДК. Я очень быстро забыла о том, что такое Сибирь. В Москве быстро забываешь многие вещи. И как в сознание может вместиться такое огромное пространство, как тайга? Его невозможно осознать. И глаз не хватает, и сердца не хватает, чтобы его в себя вместить. Тем не менее тайга – это место, где я родилась. Ж. потом сказала мне, что невозможно родиться в тайге и не помнить ее каким-то сложным внутренним органом. И невозможно к ней не тянуться. И в этих словах я себя узнала. Я верю в то, что человек похож на место, в котором он родился и вырос. Я похожа внутри себя на дикий лес. Даже Алина это замечает.

Внезапно дернуло. А потом еще и еще. И самолет затрясся так, словно вот-вот упадет. Я посмотрела по сторонам. Мужчины и женщины прижались к впередистоящим креслам. Сквозь треск и гул я услышала негромкий голос – справа от меня через проход мужчина, прижавшийся к креслу, читал молитву. Постепенно я почувствовала крен влево и посмотрела в иллюминатор – самолет шел в поворот так круто, что я практически всем весом легла на стену салона, ящик в ногах скрипнул об пол и тяжело надавил на ногу. Самолет вошел в поворот, и в иллюминатор брызнул яркий свет, я увидела ослепительную поверхность огромной холодной реки, прорезающей тело леса. Это была Ангара. Ангара не замерзает даже в сорокаградусный мороз, потому что ее течение очень быстрое, а летом она не согревается по той же причине. Это знает каждый усть-илимский и иркутский школьник. И я знала это назубок. И отчего-то я не могла бояться. Самолет дребезжал, как кусок ржавого железа, бьющийся на ветру, женщины охали и вздыхали, мужчины молились, а я сидела, вперив взгляд в холодную металлическою воду, и плакала. Лес был черный, а Ангара стальная. Мне стало страшно не от того, что все мы сейчас можем умереть, а от мира, который я видела всегда с земли, и он казался мне таким простым и обжитым. Теперь я смотрела на Ангару и плакала. Внутри было жарко от восхищения.