Рандеву с покойником

А в окнах Майи погас свет. Степа перемахнул через невысокий забор по соседству, оттуда перелез на территорию Майи, но очутился не перед фасадом, а сбоку. Пес не видел его, потому молчал. Пригнувшись, Степа прошел вдоль стены и вдруг присел. Окно было открыто, послышался тихий женский голос:

– Мне страшно, понимаешь? Когда они смотрели на Кима, я подумала, что пришли убить его. Я не могу больше, не могу… – Она расплакалась. – Пять с половиной лет и до этого два года… Целая жизнь. Жизнь, которая прошла в кошмаре… и сейчас то же…

Мужской голос ответил, но Степа не разобрал слов. Очевидно, мужчина находился в глубине комнаты, а Майя у окна. Заречный осторожно подполз к окну, притаился под ним…

– Не хочу. Не могу, – сказала Майя плача. – Это чудовища. Они растерзают нас.

Степа различил звук наливаемой в стакан воды, шаги к окну. Он чуточку приподнялся, желая заглянуть внутрь, и в это время низкий мужской голос отчетливо произнес:

– Выпей, тебе нельзя волноваться.

– Не хочу, – раздраженно отказалась Майя и выплеснула воду в окно.

Степа замер, затем, стирая воду с лица, осел и беззвучно проговорил:

– Спасибо, умыли.

– Зачем? – произнесла Майя. – Что это даст? На их стороне сила.

Мужчина, видимо, отошел от окна, потому что его голос снова звучал невнятно.

– И это ты взял на себя? – скептически спросила Майя. – Почему нельзя все оставить как есть? Почему? Пусть себе живут!

Ее собеседник говорил что-то тихо, но убежденно. Это чувствовалось по тону и отдельным словам, которые изредка доходили до ушей Степы.

– Я просто больше не выдержу, меня не хватит, – всхлипнула Майя. – Я не хочу оставить сына круглым сиротой. А ты не боишься опять оказаться там?

Мужчина что-то пробубнил. Майя взорвалась:

– Покойник! Прекрасно. Но я-то живая! И я хочу жить. И чтобы мой сын жил спокойно. И о каком конце ты говоришь? О кладбище? Или о тюрьме? Не втравливай нас. Они сильнее. Они просто уничтожат нас.

Как ни прислушивался Степа, но понять слова мужчины не мог. А тот говорил, говорил… И вдруг Майя прервала его:

– Нет, уходи. Навсегда уходи.

В комнате стало тихо, Заречный услышал, как на улице завелся двигатель «Вольво», как машина тронулась с места. «А ведь по описаниям бензозаправщиков, – подумал Степа, – автомобиль похож на тот, который заправляли в пять утра. Только номера другие. Рисковые ребята… Хотя кто осмелится пришить им дело с бензоколонками? На все нужны доказательства. Так-то, товарищ Кулик». Степа быстро проделал обратный путь до своей машины, растолкал Толика:

– За «Вольво» поезжай, только невидимкой.

Невидимкой – значит без света фар. Они довольно долго следовали за «Вольво» по таким темным и узким улочкам, что две встречные машины не разминулись бы на дороге. Город N получил путевку в жизнь три века назад, в нем странным образом уживается глухое захолустье с вполне современными районами. Правда, городские пейзажи во всех районах без исключения портят мусор и грязь. На все претензии по этому поводу господин мэр разводит руками: люди – свиньи.

Но вот бездорожье кончилось – выехали на асфальтированную дорогу. В конце концов свернули на уже знакомую Заречному улицу, где располагались особняки на несколько квартир для людей с достатком, и остановились у известного дома. Пять человек вошли в подъезд Иволгина, а Степа даже не попытался их остановить. Ему вдруг стало интересно: а что же будет дальше? Да, такое вот примитивное любопытство, можно сказать, не относящееся к профессиональным требованиям, обуяло опера. А старшие товарищи предупреждали:

– Не вздумай, Степа, с душой вникать в дело. Это противопоказано. Мент вообще не должен иметь душу, он должен выполнять приказ и следовать закону. И думают за него пусть начальники, они за все и отвечают.

А куда же деть ум и душу?

У семерки, которую призван защищать от посягательств извне Степа, осталось всего пяток дней. Конечно, если Рощин начнет действовать без правил, то Степа схватит Кима с сообщниками. Но пока безобразно ведет себя «великолепная семерка», а ей давно пора пощекотать нервишки, авось спеси поубавится.

Заречный дал команду Толику поставить авто в укромном месте и готовиться к отбою. Яна спала как убитая, устал и Толик, а у Степы открылось второе дыхание. Возможно, даже третье.

В тот час, когда Степа так удачно следил за «Вольво», Ежов умолял Алю не ходить к подруге на вечеринку, но та была непреклонна:

– Не помнишь, как я плакала, когда от тебя воняло чужими духами, а на груди и плечах красовались укусы и следы ногтей? Ты мне говорил: это для дела, Аля. Так вот, сейчас я тебе скажу: моя подруга нужна мне для… приятного проведения досуга. Значит – тоже для дела. Понял, милый?

– Ты что, Алька, стала лесбиянкой? – ужаснулся он.

Аля окатила мужа уничтожающим взглядом, в котором смешались ненависть и отвращение, потом произнесла медленно, будто вдалбливая ему в голову каждую фразу: