Раненый город

На третий или четвертый день после заключения перемирия с ОПОНом в ночную разведку опять попал Гуменюк. Что сказать… Хохмач и на этот раз был неразлучен со своей хохмой. Бывалый парень, не хуже прочих, но никому из нас проказница судьба не уготовила так много неожиданностей. Прошли они нормально, дошли до «шестерки», где Паша говорил с командиром ОПОНа, пошли обратно и за квартал до наших позиций разделились. Взводный с Ваней Сырбу пошли к бабаевцам, а Гуменяра с Кацапом направились ко мне. И метров за двадцать до нас, когда они уже на всех парах летели на причитающийся им после разведки синус и закусинус, из темноты к Гуменяре, который шел первым, вдруг фамильярное обращение:

— Салут, хайдук![53]

Серега заорал как полоумный и застрочил из автомата на голос. Федька с перепугу тоже: пиф-паф куда попало, глаза на лоб — и деру! Шухер поднялся отменный, все, кто был, выскочили в ружье. Выяснилось же, что вражьих козней нет в помине, просто ни за что убили молдаванина — волонтера из числа приличных, что сидели вместе с ОПОНом в «шестерке». Он, заблудившись, забрел прямо к нашей передовой. Простофиля, конечно, был редкостный. Не зная, где сам находится и кто идет, крикнуть «Салут, хайдук»! Из-за такой деревенщины анекдоты про молдаван всегда и рассказывали.

Смех смехом, а чуть не сорвали перемирие! Взводный объяснился с опоновцами так: «Мы же, когда идем к вам, не кричим: «Слава КПСС» и «Служим Советскому Союзу»! Командир ОПОНа и его заместитель взгрустнули слегка, что человек был хороший. На том и замяли. Вот при каких обстоятельствах Гуменюк открыл личный боевой счет.

Что ж, на этой войне много нормальных и даже очень хороших людей убито и искалечено зазря. Десятки защитников и жителей города были бы живы, если бы не мародеры, пьянки, отвратительная организация и вредительская помощь. При том, что брони на передовой больше не стало, за нашими спинами ее неожиданно образовалось очень даже много. Водкожоры наконец расхрабрились и пересекли Днестр. Как пойдешь в рабочий комитет, к горисполкому, в крепость — по улицам вокруг на большой скорости носятся бэтээры и эмтээлбэшки, размалеванные надписями, словно на одесскую юморину: «Смерть румынам!», «Казак и в Бухаресте казак!», «Бендеры — Кишинев — Бухарест — транзит».

Не транзит, а сквозняк. На Кишинев не пыталась выйти ни одна из этих машин, они к нам в боевые порядки встать не могут. Это-де станет нарушением «процесса мирного урегулирования». Зато их водители иногда по-ухарски вылетают на улицы, простреливаемые врагом. Гибнут сами, губят технику и людей, которых везут. Так в один из последних дней борьбы за «Дружбу» румынская пушка шарахнула казачий бэтээр, самонадеянно пытавшийся проскочить перекресток. Нет брони на фронте, зато она жжет соляру, вывозя из Бендер награбленное. Ведь военную технику по дороге не досматривают. В ответ на учащение мародерства и грабежей издали приказ о расстреле мародеров на месте. Но он действует только на передовой и вокруг горисполкома. В остальных районах воруй — не хочу!

Зашедшая в тупик война на ходу рождает новые анекдоты: Бендерское руководство совещается в горисполкоме с тираспольскими командирами. Есть ли противник в таком-то районе города? Тут по площади мчится МТЛБ с тираспольскими разведчиками. Их вызывают на доклад и спрашивают: «Ну как, есть ли там враг?» — «Так точно! — отвечают разведчики. — По данным мародеров противника там до е… матери!» И мы смеемся, хотя сами тоже тираспольчане. Но три недели здесь в глазах вновь прибывающих, да и в наших собственных глазах сделали из нас бендерчан — бендерскую гвардию. Так чаще всего нас теперь называют, хотя к героическому Бендерскому батальону мы не имеем отношения.

Вместо солидных, но занимающихся черт знает чем дядечек к нам в помощь набиваются мальчишки по четырнадцать — пятнадцать лет. Половина — сироты и беспризорники. Их отшивают, а они лезут обратно на передовую как вьюрки. У многих отрядов есть такие «сыны полка». Они с гордостью носят форму и отказываются от гражданской одежды. И если по своей неуемной энергии случайно попадают к полицаям или волонтерам, те обходятся с ними, как с военнопленными. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И не каждая смерть на стороне противника приносит нам удовлетворение. Как было бы просто, если бы каждый убитый или покалеченный с «той» стороны непременно был убежденным националистом или хотя бы простым негодяем. Но стало открываться, что у мулей не все негодяи, националисты и мародеры. Много внутренне порядочных людей, призванных насильно через военкоматы. Часть кадровых, еще с советского времени милиционеров и военных воюют по безнадеге, чтобы остаться на службе, без которой не на что будет кормить семью. В общем-то, ни тех, ни других нам не жалко. Когда приходит момент, каждый человек должен уметь сделать выбор, а они этого не сумели. Но их смерть лишена смысла. Это просто вырванные из поля жизни ростки, которые при других обстоятельствах росли бы совершенно прямо.