Раненый город

— Дураки вы были. Лошадей знать надо, а не издеваться над ними, — возмущается Игорек.

— Что значит дураки? Это, может, у тебя в Рыбнице лошадей пруд пруди. А я жил в больших городах. Фарид — тот вообще в горах, привык там архарам всяким рога ломать… В общем, правило простое: не умеешь, не берись. Лучше вообще не подходи. И я его усвоил.

— Значит, на каруце не поедешь?

— Ни за что! К лошадям и сельскому хозяйству меня не приплетайте! До сих пор помню эти жуткие залеты. Буквально на третьи сутки после нашего подвига очередные бедолаги, сержант с прапором, напились в «вечном» наряде[68] и поехали ночью на той же подводе в свинарник стрелять крыс. Сидят у свинарника, ждут, а крыс не видать. Прапор сержанту и говорит, чтобы тот зашел к сараю с тыла и пнул пару раз заднюю перегородку. Не соображают, что тэтэшник эту перегородку прошьет навылет вместе с сержантом. Ну, сержантик шуметь и отправился. Едва начал за будкой греметь, на прапора из сарая что-то огромное как побежит! А тот спьяну уже придремал, забыл про крысиную охоту и про сержанта за перегородкой. Увидавши страшилище, всю обойму в наступающего врага в две секунды разрядил: думал, медведь.

— Вот это да! Не иначе, это было Лохнесское чудовище.

— Почти. В Ладоге, говорят, какие-то странные звери тоже есть. В общем, захрюкало оно, завизжало и сдохло. Была то самая здоровенная, взлелеянная начхозом свинюка на сто семьдесят килограммов живого веса. Начхоз мечтал ее заколоть на свадьбу своей дочурки, милейшей блондинки, известной всему Приозерску и всем экипажам катеров и барж, приходившим в этот могучий порт. Нашелся-таки какой-то дурак, чтобы официальным браком покрыть ее прежние грешки. Но халявы не вышло — скончалась свинья преждевременно, из-за стрельбы угодив в солдатский котел. Дня три кряду батальон ел мясо по норме, а не ошметки, как всегда.

— А с сержантом что?

— Ничего. Оказался прикрыт от огня свиным телом. Как стрельба пошла, он залег в борозду на склоне и там впал в алкогольную кому. Когда его мертвецки пьяного нашли, то жутко обрадовались, что живой, и тут же перепугались, чтобы не сдох от переохлаждения или отравления. Вместо гауптвахты положили в лазарет.

— Это уже не лошадиные, а свинские истории! — обобщает услышанное Серж.

Тут выскакивает из столовой водитель. Отчаливаю от своих и бегу к нему.

— Стой, помнишь, о чем договаривались?

— Ну и что? Мне-то какой резон на головомойку нарываться?!

— Я тебе бинокль дам!

— Врешь! Покажи!

— На!

Даю ему старый бинокль с сорванной резьбой на окуляре. Он смотрит и радостно гикает:

— Поехали!

Заскакиваю в машину. Оптика всегда дорого стоила. Но на черта мне теперь подпорченный бинокль?

После всего неожиданно возникший вариант обмена жилья из Тирасполя, к удивлению, оказался хорошим. Одесса! Можно ли его довести до конца? Конечно же я сразу согласился. А вот музыкальный центр «Вега» я проморгал. Купили его. Не дождался он моей новой зарплаты.

98

С дисциплиной от недели к неделе становилось все хуже. А сейчас она и вовсе обвалилась. Нас отправляли на совместное наведение порядка на месяц. Но третьего сентября приднестровский контингент никто не сменил. Даже предположить нельзя, когда смена будет. Конечно, потерь в личном составе не случилось, обстановка в городе стала статично спокойной. Но все же нельзя было так поступать с людьми. Нервы у них, особенно поначалу, были сильно издерганы. Походить пару недель со спрятанной под полой гранатой, чтобы в случае чего безболезненно подорваться — для нервной системы вовсе не мед. «Да нас просто слили!..» — прошел по личному составу ропот.

Первая же пропущенная сверх твердо обещанного срока неделя буквально провалила остатки ментовской выдержки. Люди, уставшие от ожидания чрезвычайных происшествий, расслабившись, кинулись в другую крайность. С середины сентября начались частые, безоглядные на собственное физическое и моральное состояние пьянки, а потом и кражи друг у друга личного оружия. Коллективная безопасность рухнула. Расклеились даже многие «старики». Неизвестно, к чему это могло привести, если бы не благоразумие и спокойное руководство людьми без начальственных разносов и истерик, проявляемые Бордюжей. Если кто удержал милицию от полного разложения, так это он. А во взводе спецназа, как лев, в одиночку бился над дисциплиной Серж. От нашего взаимного недоброжелательства, начавшего таять еще в июльские дни, теперь не осталось и следа. Достоевский проявляет искреннее дружелюбие. Естественно, в меру своих скромных к тому медвежьих способностей.

— А где Гуменюк? В командировке, что ли? — покуривая субботним вечером на лавочке у входа в гостиницу, спрашиваю его. — Несколько дней Гуменяру уже не видел!

— Сломался. Попросился назад в Тирасполь. Я отправил, — равнодушным голосом отвечает Серж.

И продолжает заниматься своим трубочным тренингом. Времени для этого у него все больше, но ценимые им кольца по-прежнему получаются лишь изредка. В совершенстве этим искусством владеет только флегматичный Жорж.