Раннее, раннее утро

Просто диву даюсь, как этот старый мошенник умудряется говорить таким приятным, мягким голосом.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ничего. Лежу и болтаю ногами под одеялом.

— Как жаль, что мы не можем поболтать ногами вдвоем!

Мне стало так противно, что я даже отставила трубку от уха. Но возмущаться нечего — сама напросилась.

— Мечо[1], ты уверен, что телефонистка не подслушивает?

— Будь спокойна, моя девочка, я говорю по прямому телефону. Какая у тебя программа на сегодня?

Когда я слышу слово «программа», меня начинает тошнить.

— Никакой, — ответила я. — С утра пойду на лекции.

— А после обеда?

— После обеда будем играть в покер у Боби.

— Кто этот Боби? — недовольным тоном спросил он.

— Боби не он, а она… Я говорила тебе о ней, Мечо, не зли меня.

— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал он. — Когда же вы начинаете?

— В три.

— И до скольких?

— Ну, почем я знаю! — сказала я, чуть не зевнув с досады. Вот ведь человек! Отец не спрашивает, куда я хожу, а этому выкладывай!

— Слушай, воробышек, а ты не могла бы отложить покер?

— Нет, — сказала я. — Играть меня не так уж и тянет, но я не могу подводить партнеров.

— Я очень тебя прошу, — умоляюще сказал он, и голос у него, правда, был просительный.

Я почесала в раздумье нос.

— Мечо, если б ты знал, как это неудобно. Я никогда их не подводила.

— Ты ничем их не подведешь! — воскликнул он. — До трех еще далеко, они подыщут себе четвертую.

— Дело в том, что мы всегда играем своей компанией… Мы дали друг другу слово не пускать посторонних.

— Гм! — сказал он, и я поняла, что он рассердился.

— Ну, ладно, — сказала я. — А ты что предлагаешь?

— Чудесную прогулку, воробышек… На машине, конечно.

— Куда?

— Это мы с тобой решим… Ну, например, в «Копыто»…

— Слушай, не смей мне говорить про это идиотское «Копыто»…

Поняв, что брякнул невпопад, он замурлыкал в трубку:

— Вовсе нет — я не настаиваю… Просто я хотел сделать тебе приятное. В конце концов — выбор за тобой. А что ты скажешь об «Аистовом гнезде»?

Я зажмурилась и на миг представила, как мы бешено несемся на машине по ущелью.

— Слушай, Мечо, я предлагаю компромисс, — сказала я. — Я не могу не пойти. Но во что бы то ни стало постараюсь освободиться к пяти…

— Хорошо! — сказала он. — К пяти буду ждать тебя на нашем месте.

Трах! — И он хлопнул трубку, будто щелкнув меня по носу. На вид он туповат, но если хорошенько подумать, то, в сущности, хитер, как выдра. Я встала, и поглядела на часы. Да, конечно, первый семинар уже начался. Хорошо, что мы с Sir’ом друзья и он меня не отметит. Я поколебалась, стелить мне постель или нет, и решила, что не стоит. Вечером мама, заметив беспорядок, подумает, что я страшно торопилась на лекции. Я уверена, что она так это и истолкует, она всегда думает обо мне только хорошее. Подчас я искренне радуюсь, что она дружит с писателями.

Погода оказалась чудесной. Бывает иногда такое бодрое ненастье, сырое и свежее, как разрезанная репа. Блестели крыши, блестели стекла, желтые плитки бульвара сверкали, как полированные. Я шла медленно, так медленно, что вполне могла опоздать и на второй семинар. Сначала я остановилась перед Польским центром. Господи, какая тощая балерина, кожа да кости! Зато икры как старинные булавы, если лягнет, то любой кенгуру позавидует. Потом я постояла перед витриной «Варшавы». В это время там еще пусто, только две девчонки сидели за ближним столиком. Они сосали сигареты, но так смешно, что я не могла отвести глаз. Сложив губки трубочкой и чуть прихватив желтый мундштук, они затягивались изо всех сил, так, что щеки слипались. Я чуть было не завернула туда, чтобы показать им, как курят порядочные девушки, но прошла мимо и остановилась перед Музеем сопротивления. На витрине были выставлены пистолеты, ручная граната, нож и какие-то документы. Но это что — другое было страшно. На деревянной рамке была растянута нижняя рубаха, какие теперь носят, пожалуй, только в деревнях. Рубаха была пробита пулей где-то под сердцем, кровь запеклась жуткими пятнами. Сейчас эти пятна были уже не красные, а бледно-кофейного цвета, и это было самое страшное. Я глядела, не смея шелохнуться. Будь мама рядом, она не преминула бы сказать, что этой рубахе я обязана своей свободой, которую, к тому же, совсем не ценю. Как пить дать, именно так бы она и сказала, хотя ее отец, мой покойный дедушка, торговал готовым платьем неподалеку, на улице Леге.

Я так расстроилась, что даже не взглянула на самую красивую витрину — перед баром «Астория». Бежала до самого университета и просто взлетела по лестнице. В вестибюле на нашем этаже было пусто, один только Бедо стоял, опершись о стену рядом с доской объявлений. Увидев меня, он ухмыльнулся и поманил меня пальцем. Терпеть не могу, когда меня подзывают, точно щенка, но тут я почему-то подошла к нему. Может быть, я еще не опомнилась от вида продырявленной рубахи. Бедо нагло смотрел на меня, его толстые губы лоснились, как всегда.

— Как дела, щегленок? — спросил он.

— Лучше всех, — сказала я.

Он подумал немного и добавил: