Раннее утро. Его звали Бой

Прощайте, голоса, прощайте, идиотские вопросы, нудные рассказы, я осталась наедине с пейзажем. Я смотрела на каменный спуск, на высеченную в камнях лестницу с зелеными и как будто бархатными последними ступеньками, на пляж, где среди водорослей валялась маленькая плоскодонка. Вот сейчас моряк столкнет ее в воду, и в нее войдут Гранэ, госпожа де Жестреза и тетя Кати. Но без дяди Боя. Он подвернет низ брючин и подойдет к белой лодке с голубыми подушками, которая так красиво смотрится со своим трехцветным флагом и тремя вымпелами и которая вообще-то называется «Долли», но я ее уже переименовала. Ты называешься не «Долли», а «Белый Корабль»! Когда мы поднимемся на него, я лягу на живот на самом носу, чтобы видеть пену, которую поднимает форштевень. Брызги будут долетать до меня, попадать на руки, щеки; какая свежесть, а дядя Бой подойдет, ляжет рядом и скажет: ты похожа на сирену, а я отвечу: вы находите? Какое счастье! Я буду воображать себя матросом, юнгой, пиратом, корсаром, буду думать о бесстрашной матери Филиппине Дюшен, которая сто двадцать лет тому назад плавала по океанам, а потом по Миссисипи на борту корабля «Ребекка» (красивое название!). Потом она основала в Новом Орлеане монастырь. Я буду думать о Сабине де Солль, ее семья — из Нового Орлеана. Начну письмо так: Дорогая Сабина, я тоже путешествую…

Обед. Это всегда отвратительное зрелище: цепочка разинутых ртов, в которые входит еда и из которых вылетают слова, причем часто одновременно. Иногда, когда я думаю о том, как выглядит ад, он представляется мне вот таким большим семейным обедом с гостями. Что ни слово, рты изрыгают огонь, а в серебряных блюдах — жабы, гадюки, жгучая крапива. Вслед за госпожой де Жестреза мы прошли к столу. Столовая виллы «Гортензии» просторна и выходит огромными окнами на залив. Но нас троих посадили в тесноте на самом конце стола, спиной к заливу, и Надя то и дело толкала меня локтем, а Жизель — коленкой. Единственное утешение: дядя Бой сидел напротив меня. Между нами были только скатерть и рюмки (забыла, правда, сказать, что посередине стола стояло что-то вроде вазы для фруктов, а в ней — какой-то отвратительный чертополох). Дядя Жаки изловчился взять слово сразу же, как только все сели, и, пока подавались закуски, не переставая говорил. Он рассказывал, что сосны стоят, как обуглившиеся спички, а подлесок все еще продолжает дымиться. Несмотря на свой синусит, он как-то умудрялся ощущать запах гари. В деревнях, расположенных поблизости от пожарища, горе просто согнуло людей; тетя Кати с ними разговаривала, а дядя Жаки их фотографировал, и на фотографиях можно будет увидеть и их скорбь, и царящее там разорение. Он повторил это слово много раз. Разорение, разорение, разорение. Причем, по его словам, еще не миновала опасность, что пожары могут распространиться и дальше. Огонь не погас полностью и, вполне возможно, вспыхнет с новой силой хоть сегодня вечером, хоть завтра, хоть послезавтра на других участках: в Лабуэйре, в Сольферино, в Сабре и ниже — в Мурлосе, в Онесе и у нас в Собиньяке. Да-да, в Собиньяке тоже все может сгореть. Сообщая об этом, он смотрел на дядю Боя. Дядя Бой будет разорен. Ра-зо-рен.

За столом царила тишина, громкий смех семейства Жестреза застрял у них в глотках, тетя Кати сидела и массировала обеими руками свой живот, Гранэ ела запеченные в тесте дары моря, сожалея, что не может в такой момент похвалить тонкий вкус этого блюда, а я подумала, что оно явно входит в меню дьявола и что в тесто насовали всяких осьминогов и медуз. Дядя Бой, должно быть, думал так же, как и я, ничего не ел, а только пил. Перед ним стояли три бокала, и он пил из всех трех. Рядом с ним сидела Долли с таким же выражением лица, что и утром: глаза у нее опухли, рот стал квадратным, и мне казалось, она вот-вот заплачет. Тут госпожа де Жестреза как опытная хозяйка решила переменить тему разговора. Когда метрдотель вместе со служанкой собрал тарелки, чтобы подать следующее блюдо — баранью ногу с овощами, — она быстро вставила радостным и любезным тоном:

— Давайте лучше поговорим о более веселых вещах. Бой, расскажите-ка нам о вашей поездке в Америку.

— Да-да, — сказала Долли, стремительно подхватив мамашину идею, — расскажи про Америку, Бой, ты так хорошо о ней рассказываешь!

И Зузу Вардино тоже заверещала своим кроваво-красным ртом:

— Про Америку, про Америку!

— Ну что ж, — сказал дядя Бой, сосредоточенно глядя на свой стакан, — в Америке вино называют «вайн» и никогда его не пьют.

— Ну, не валяй дурака, Бой, — сказала Долли, — расскажи про Бостон.

— Вы были в Бостоне? — спросил господин де Жестреза.

— Не помню, — ответил дядя Бой.

— Ну послушай, Бой! — сказала Гранэ.

— Ну будь умницей, — поддержала ее Долли. — Если не хочешь про Бостон, расскажи про Нью-Йорк.

— Про негритянок, — сказала Зузу.

— Про Голливуд. О твоих друзьях-актерах, — взмолилась Долли.

Однако дядя Жаки возразил:

— Нет, про Лас-Вегас, про Саратогу. Расскажите-ка нам лучше про Саратогу, дорогой Бой.

— Жаки, — оборвала его тетя Кати, — оставь нас в покое!