Раннее утро. Его звали Бой

Меня больше нет. Я так и написала на почтовой открытке, адресованной мадмуазель Джейн, проживающей у мсье Бушара в поместье Виола, поселок Роз, департамент Жер. Меня не беспокоит то, что ради приключения, которое разрывает мне сердце, он выбрал себе это нелепое прозвище. Мадмуазель Джейн прислала три открытки: две своей матери, одну мне. Что об этом думают немцы? Что вообразил себе секретарь полковника, этот альбинос, каждый день разбирая почту с озадаченно-туманными розовыми глазами? Мадмуазель Джейн из Роза, кто бы это мог быть? Мата Хари, неравнодушная к арманьяку? Гадалка, предсказывающая будущее по дну банок от мясных консервов? Или одна из тех ископаемых гувернанток, этакая мадмуазель Мисс, как их зовут в наших краях, нанятая обучать снобов из департамента Жер говорить «хелло» по телефону и «квик-квик» в прочих разговорах? Что за чушь я несу! Немцам плевать на мадмуазель Джейн, это я ни о чем другом не могу думать, он уехал уже больше двух месяцев назад, семьдесят два дня, если точно, а мне нечем насытить свое горе, только и осталось, что эти вневременные послания, открытые встречному и поперечному. Я, пожалуй, предпочла бы получать межзональные открытки. Жаль, их отменили несколько месяцев назад. В них было тринадцать строчек. В первых десяти можно было поместить послание из нескольких слов: устал, тяжело болен, в плену, скончался. Потом сообщить о провизии, багаже и школе. Но три последние строчки были усеяны маленькими точками, и я, должно быть, долго бы над этими точками мечтала. Почтовые открытки Жана — это ребусы, простота которых нагоняет на меня тоску. В первой мадмуазель Джейн чудесно поужинала у своих кузенов Ажетмо — значит, именно там он пересек демаркационную линию. Во второй он говорил о Кармен, следовательно, нашел себе проводника в Испанию. В третьей на сцене появился некий Джордж Винзор, который ждал Жана в своем коттедже к Рождеству или Новому году. Яснее ясного. Тетя находит, что писать «коттедж» открытым текстом неосторожно, а мне плевать, я утверждала перед всеми, что в департаменте Жер действительно живет Джордж Винзор, богатенький американец, который называет коттеджем свой замок — из скромности (в конце концов, война ведь идет); наконец, я сказала, что Жан правильно делает, что собирается к этому дядьке на Рождество, там по крайней мере будет весело. Ничего. Я ничего не хочу знать, не хочу проникаться планами Жана, его надеждами, обернувшимися предательством. А он безжалостно настаивает на том, чтобы я была в курсе происходящего. На моей постели он раскладывал по ночам карты, чертил красным карандашом запутанный маршрут, по которому сможет добраться до Ажетмо в обход больших дорог. Имя человека, который помог ему тайком перейти демаркационную линию, он назвал мне раз десять и двадцать раз описывал, как осуществится этот переход: он намеревался ползти по-пластунски по трубе, проложенной под землей между свободной и оккупационной зоной. Класс, да? Нина, правда классно, как ты считаешь? Я считала, что это сурово. И смешно. Труба напомнила мне мультфильм Уолта Диснея, где Плуто, большая собака, стоит начеку у другого конца трубы, лает и треплет за штанину беглеца, в данном случае Жана. Твой трюк, Жан, хорош для Микки-Мауса.

— Повтори, — сказал Жан.

— Твой трюк хорош для Микки-Мауса.

— Какая же ты гадкая, Нина, когда злишься.

— Я не злюсь, просто не хочу, чтобы ты уезжал.

— Ты гадкая, когда не хочешь, чтобы я уезжал.

Я дала ему пощечину, мы дрались на моей кровати и на покатом полу. Катались по полу, он дергал меня за волосы, а я наудачу била его в грудь, в лицо, пинала ногами, он обхватил своими ногами мои и сильно сжимал, все сильнее и сильнее, сдавил мои колени, мне было больно, я вырывалась, снова била куда попало. Когда я била его ладонью, то чувствовала, что его кожа мокра от пота. Вскоре я сдалась. Мне не хватало задора, чтобы продолжать. И дело тут было уже не в Жане и не в нашей ссоре, не в угрозе его отъезда, нет. В этой бесполезной и яростной борьбе я словно увидела всю картину своей жизни. Со мной так будет всегда: я стану гореть, но свои ожоги получу впустую, ко мне приставлен черный ангел: вместо того чтобы охранять, он корчит рожи за моей спиной. Безумные и расчетливые поступки, добро, зло — все, что совершу, будет смыто насмешкой. Я поняла, что принадлежу к племени людей, лишенных благодати, я поняла это, но не приняла, нет, и от этой мысли во мне вскипела кровь, и я снова начала драться. В проеме двери показался папа:

— И не стыдно? В вашем-то возрасте! Нина, дорогая, будь благоразумна.

«Нина дорогая» перестала колошматить руками куда попало, Жан встал, мне часто снится, что я с ним дерусь, вчера снова снилось, но нас уже не папа разнимал. У двери моей комнаты в неясном свете стоял человек, наверное, Джордж Винзор, он строил гримасы, скашивал глаза, высовывал язык. Рядом с ним была рождественская елка, Джордж без труда поднял ее и протянул Жану, словно букет цветов. И при этом напевал: «Счастливого Рождества!»