Раннефеодальные государства на Балканах VI–XII вв.

Во главе префектуры стоял префект претория, назначавшийся императором и обладавший широкими гражданскими полномочиями; диоцезами управляли викарии, а провинциями — подчиненные им наместники. Из общей системы управления был изъят Константинополь, унаследовавший привилегии Рима, вместе со 100-мильной полосой вокруг столицы. Столица имела своего префекта претория — он назывался эпархом города; его ближайшим помощником был никто-эпарх, т. е. ночной эпарх. Эпарх обладал огромной властью: в его ведении были снабжение города продовольствием, регулирование его торговой жизни, поддержание порядка и организация полицейской службы, устройство празднеств и спортивных состязаний и т. п.[46] Эпарху подчинялись кураторы городских районов.

Имперская организация власти, принятая Юстинианом I, выкристаллизовывалась как закономерное дальнейшее развитие режима домината в период от смерти Феодосия I (395) до смерти Анастасия I (518). Важнейшие принципы, которые при этом остались неизменными, — это, во-первых, разделение гражданской и военной властей (соединение тех и других полномочий в одних руках казалось опасным правящей верхушке) и, во-вторых, преобладание гражданской знати над военной.

Восточноримская (а затем и Византийская) империя унаследовала от Позднего Рима и свою основную государственную структуру, и политическую теорию императорской власти в частности и государственности в целом. Эта теория объединяла античные традиции, римские идеалы власти и христианский монархический принцип, объявляющий императора наместником божьим и отцом своих подданных. Роль сената (синклита), ограничившего в римский период власть императора, при Юстиниане была сведена почти на нет[47]. Император Восточноримской империи считался наместником бога на земле, подражателем его и служителем, попечению которого вверены все народы ойкумены[48]. Свойственное римской теории мнение об императоре, как о божестве, соединилось с представлением эллинистических монархий о его абсолютной власти. Император признавался высшим гражданским правителем, источником закона, верховным судьей, высшим военачальником (правда, на практике это последнее амплуа реализовалось лишь при Ираклии), а затем также — иереем и защитником церкви[49].

Однако все это не позволяет характеризовать Восточноримскую империю как деспотию восточного типа. Превращению ее в этот тип государства помешали глубоко укоренившиеся античные традиции, включавшие демократические принципы управления греческими полисами и греко-римской демократии. В теории империя представлялась сообществом свободных граждан, а император — главой и служителем этого сообщества. Идея долга императора действовать на благо всех подданных делала возможной критику его поступков. На Западе Августин, развивая эту мысль в целях утверждения примата духовной власти над светской, провозгласил тезис о верховенстве государства «божьего» над государством людей и о необходимости суверенитета народа над волеизъявлением деспота. В Византии деспот был наместником бога; признать принципиально непригодным служению обществу здесь можно было не императора вообще, а лишь не отвечающую по своим моральным качествам исполняемому долгу личность. Императорская власть в Византии не была поэтому властью наследственной. Возникли многочисленные учения о воспитании добродетелей государя, о необходимости для него умного и постоянного наставника.

В центре внимания оказалась, таким образом, концепция идеального государства, а не идеального государя. Его добродетели мыслились соподчиненными задачам всего сообщества. Император мыслился не полновластным господином сограждан, а лучшим гражданином, не собственником общества (подобно восточному деспоту), а лишь центральной его фигурой. Подданные и император оказывались взаимно подчиненными государственным интересам. Обожествлялся в Византии поэтому не сам император (его личность), а его трон, место, пост.

Императорская власть сближалась с магистратом (должностью), на которую он избирался сенатом, войском и народом, хотя в действительности зачастую такие «выборы», особенно с участием народа, являлись чистейшей фикцией. Юстиниан I говорил об Августе: «Народ законом перенес на него всю свою власть и могущество». Император превратился в персонифицированного выразителя законодательных прерогатив народа («что принцепсу угодно, имеет силу закона») и верховного исполнителя закона. Император опирался на узкий консисторий из приближенных и лично ему преданных лиц.