Ранняя Италия и Рим

– Не ворчи, старикан, – сказала Сивилла. – Козней мы не таим. Спутник мой вооружен для обороны. Это троянец Эней, прославленный в солнечном мире. Сюда его привело благочестье сыновье. Если преданность сына тронуть тебя не сумеет, гляди!

Сивилла вынула ветвь, скрытую складками платья. Харон, обомлев, залюбовался сиянием листьев. И, мертвых согнав со скамьи, проговорил миролюбиво:

– Сразу бы так и сказала, что имеешь ветвь золотую. Не сетуй, что челн неказист. Он приспособлен для мертвых.

Эней вступил на настил, и суденышко под тяжестью живого тела вошло до бортов в болотную жижу. По мере того как приближался берег, отданный мертвым, громче и яростней лаял Цербер, учуяв живое дыханье.

Дорога вела мимо огромной пещеры, служившей псу конурой. И, содрогаясь от ужаса, Эней узрел три головы на шее, утыканной змеями словно бы шерстью[130].

– Сейчас я его успокою, – сказала жрица, что-то швырнув в пещеру.

Заросли мирта

Что же отвернулась ты, Дидона,

И исчезла средь чужих теней?

Это я, Венерою рожденный

И покорный жребию Эней.

Иль не сохранила Мнемозина

Ту пещеру. Молнии вокруг.

Нас, сердцами слитых воедино,

И сплетенье наших тел и рук.

Ради никому не нужной власти,

Что получат правнуки мои,

Отказался я, глупец, от счастья

И своей единственной любви.

Лай стал понемногу затихать, и вот уже донеслись голоса, прерываемые звоном металла.

– Там, – пояснила Сивилла, – беспощадный Минос вершит над душами суд, вопрошая о прожитой жизни[131]. Виновным он назначает место, имя которому «поле скорбей». Там дано им блуждать во мраке. Здесь и души малых детей, лишенные сладостной жизни на самом пороге ее (слышишь их горестный плач?), и те, кто, свет возненавидев, сами себя ввергли во мглу. Как бы хотелось им ныне любую терпеть нищету и прочие беды, лишь бы дышать воздухом верхнего мира. Вот мы вступили в заросли мирта, предназначенные тем, кто не вынес мук, приносимых любовью, и наложил на себя руки[132]. Вот, взгляни, по тропинке движутся две тени – дочь и мать, Федра и Пасифая. Конечно, ты слышал о критянках этих. А вот и Прокрида, афинянка, жившая на Крите[133]. Ее погубило недоверие мужу.

Один силуэт показался Энею знакомым. Он напряг зрение. Перед ним стояла Дидона с зияющей раной в груди. Слез не сдержав, Эней обратился к тени с ласковым словом:

– Значит, та весть, что я гнал от себя, была правдивой. И к кончине твоей я причастен. Но клянусь я всем, что в мире подземном священно, берег я твой покинул не по собственной воле. То же решенье богов, какое меня побуждает сейчас средь теней скитаться во мраке, тогда погнало в море мои корабли. Поверить не мог я, что столько страданий тебе принесу. Дай на тебя поглядеть…

Гневен Дидоны был взгляд. И Энея слова душу смягчить не сумели. Отвернулась Дидона и стояла, потупив глаза, в лице не меняясь, словно в кремень обратившись или в мрамор. И вдруг, рванувшись, помчалась она к тенистому лесу, где ее ожидала тень первого мужа. Эней, потрясенный, долго смотрел в спину царицы[134].

Поле воителей

Во владеньях Аида

Среди душ гонимых роя

Есть для тех, кто незапятнан,

Незакатной славы луг.

Но забвение обиды

Чуждо древнему герою.

Память жизни невозвратной

Пострашней телесных мук.

Нет прощенья и за гробом.

В злобе мы не умираем,

А от ярости сгораем,

Сохраняя право мстить.

Кто б на месте Деифоба

Мог обидчика простить?

Но вот они достигли края равнины, назначенного теням славных воителей. Эней узрел Тидея и Парфенопея, пропустивших его без внимания. Другие, тоже ахейцы, при виде его сверкавших во мраке доспехов задрожали и бросились прочь, как тогда, под стенами Трои, когда он гнал их к кораблям. Потом перед ним прошли дарданцы. Они со всех сторон окружили Энея, чтобы взглянуть на него и узнать, зачем он спустился к усопшим.

Перед Энеем предстал Деифоб, едва узнаваемый – весь в крови, с изувеченным лицом и телом[135].

– Это ты, Деифоб? – обратился Эней к тени. – Кто над тобой надругался? Тебя видели в груде тел. Но не смог я тело твое предать троянской земле, а воздвиг тебе кенотаф[136] близ Ретейского мыса[137], меч в него положил, имя твое написал и трижды к манам воззвал.

Ответила тень: