Ранняя осень. Повести и этюды о природе

Подошла к Милке, провела рукой по ее гладкому, в белых блюдцах, лоснившемуся боку.

— Мм-у-у-у, — снова подала голос корова, поворачивая голову.

— Ишь, лакомка! — Наташа достала из кармана передника ломтик хлеба. (Я даже не заметил, когда она надела этот упруго топорщившийся передник, обшитый радужной тесемкой.)

Обнюхав шумно хлеб, Милка слизнула его с Наташиной ладони. Наташа вынула из ведерка небольшой бидончик с водой и чистую тряпочку. И старательно вымыла корове раздувшееся непомерно вымя в синих паутинках прожилок.

Я был поражен ловкостью и проворством Наташиных рук. И готов был стоять за спиной Наташи, любуясь ее работой, но она, не оборачиваясь, попросила стесненно:

— А ты поброди по поляне… может, земляника встретится.

С неохотой побрел я по сухой в этот полдневный час траве в сторону ветвистых могучих осокорей, вольно и горделиво устремившихся в вышину.

Дышалось легко не только на зачарованной солнцем прогалине, но и в чаще берез и осин. Сухой знойный дух ржаного поля, начинавшегося за дорогой, волнами докатывался и сюда, на опушку беззаботно веселого колка. Над зарослями медуницы и белой кашки гудели тяжелые взъерошенные шмели.

Я не стал искать землянику, а растянулся на траве, подложив под голову руки. И долго-долго, до прихода Наташи, смотрел в бездонную небесную синь, без единого уже облачка, с застывшими в зените ястребками. Смотрел, ни о чем вроде бы не думал, в то же время думая о многом.

Думал и о маме, такой еще молодой и такой несчастной (ждет от меня, эфиопа, письма, а я все не соберусь написать). Думал и об отце — никогда он теперь не увидит ни этого вот празднично ликующего неба, ни этих березок-сестричек, стоявших слева от меня, ни солнышка жаркого. Думал и о Наташе. Что заставило ее, совсем девчонку, пойти замуж за дядю — хмурого, нелюдимого человека? Ведь он, должно быть, в скором времени на пенсию пойдет! Неужели самые лучшие, молодые свои годы Наташе суждено прозябать на этом забытом миром мысу, вдали от людей, вдали от несущейся на головокружительных скоростях жизни?

Чего бы, мнилось, не хватало еще тут: и река под боком, и лес, и поле просторное, а мне вот начинает наскучивать однообразное это существование.

Думал и о себе. Буду ли я таким, как мой отец? И как сложится моя доля — более ли счастливо, чем у отца, так много страдавшего? Или…

Наташа всегда ходила легко, не приминая травы, — давно это приметил, и я не слышал, как она очутилась рядом со мной, как присела, шаловливо пощекотав по моей щеке сухой былинкой.

Вздрогнув, выдернул из-под головы руку и шлепнул себя по щеке, да так хлестко, что Наташа от души расхохоталась:

— Ну, ну, стрекоза! — вскричал я преувеличенно весело. И, схватив Наташу за локоть, потянул к себе.

От неожиданности Наташа упала. Упала мне на грудь.

— Ой, что ты делаешь? — испуганно ахнула она, тотчас поднимаясь на колени.

— Извини, — смутился и я. — Я… нечаянно.

Поправив чуть растрепавшиеся волосы — густые, соломенно-рыжие, Наташа села рядом со мной. А немного погодя, робко поводя ладошкой по моим жестким вихрам, со вздохом сказала:

— Глупой девчонкой мне хотелось… хотелось братика иметь. Которого я бы любила больше, чем себя. Смешно, наверно?

— Почему же? — спросил я в замешательстве, не смея пошевелиться. Какое, оказывается, несказанное блаженство ощущать на своей голове нежное касание маленькой женской руки!

Еще немного погодя Наташа сказала:

— Все давно собираюсь спросить тебя, Денис… Да все стесняюсь как-то.

— Ну, отчего же? Спрашивай, — поощрительно улыбнулся я, еле сдерживаясь от желания поймать Наташину руку и прижать ее, прижать крепко-крепко к своим губам.

Наташа вздохнула.

— Ну, ладно, спрошу. Сердиться не будешь?

— Нет, — пообещал я.

— Отчего ты щербатый? Я еще в тот — первый день приметила… когда ты приехал.

Отвернувшись от Наташи, я глухо протянул:

— Так… случайно вышло.

— А ты не хмурься. Если не хочешь — не говори. — И Наташа убрала с моей головы руку.

В траве рядом со мной что-то сухо зашуршало. Проворно приподнявшись, я накрыл ладонью юркую ящерицу. Взял ее осторожно пальцами за туловище, сказал:

— Посмотри, Наташ, какого зверя поймал.

И положил ящерку на ладонь. Наверно, с минуту, а то и дольше малюсенькая песочно-коричневая ящерка лежала у меня на ладони не шевелясь. Лишь бока ее ходили ходуном.

— Ты не ворожец? — спросила Наташа, поднимая на меня глаза.

Я помотал головой.

Улыбаясь, Наташа продолжала, склонившись над моей рукой:

— Но она тебя слушается. Скажи ей: «Ящерка, ящерка, беги к себе домой, тебя родители ждут».

Я спросил ящерку:

— Ты слышала?.. Иди и не попадайся на глаза злым.

И опустил на землю руку. В тот же миг ящерка скрылась в траве. А Наташа по-детски восторженно захлопала в ладоши:

— А сам говорил, что не ворожец! Хи-итрущий!

Мы оба засмеялись.

Тут я и брякнул, сам не знаю к чему: