Ранняя пташка

Я спросил, откуда ему это известно, и Фулнэп показал большой палец на левой руке – точнее, не показал, поскольку палец отсутствовал.

– На протяжении пяти недель я был лунатиком, – объяснил он. – Я возвратился, поскольку меня выбросили, но вопреки строжайшей политике «Гибер-теха» не прикончили. Я очнулся в яме, засыпанный известью. Полагаю, во время гибернации мы переживаем наши глубинные воспоминания, периодически возвращаясь в высшее Состояние сна, чтобы сохранить связь с сознанием. «Морфенокс» подавляет эту связь, а иногда разрушает ее настолько сильно, что жертва остается запертой в нижнем Состоянии сна. Когда я был лунатиком, я по-настоящему чувствовал только сны. Шумные, мощные, всеобъемлющие, словно я оказался в ловушке зацикленных воспоминаний – реальный мир казался мне смутным и призрачным, словно давно забытые сновидения. Я не помню ничего определенного из того, чем занимался, когда был мертвоголовым, но кое-какие мысли у меня есть: через два дня после пробуждения у меня из прямой кишки вышел человеческий зуб в золотой коронке. Впервые в жизни я получил материальную выгоду от того, что погадил. – Фулнэп помолчал. – Но довольно обо мне. Почему «Гибер-тех» так отчаянно жаждет тебя заполучить?

Он мне поверил, поэтому пришло время и мне довериться ему.

– Потому что я был главным действующим лицом Активного управления сновидениями – и Доном Гектором, и Уэбстером, – и я знаю, где спрятан валик.

Фулнэп вопросительно поднял брови.

– Это ты так прикалываешься надо мной?

– Нет, определенно я над тобой не прикалываюсь.

– Тогда тебе нужно пройти со мной.

Мы вышли из теплой комнаты и направились по коридору в центральный атриум, где стояла оставленная на время «Ауэраубица». Было слышно, как ураганный ветер грохочет тяжелыми ставнями, а от его порывов низко гудели вытяжные трубы на крыше. Мы поднялись по главной лестнице, повернули налево и прошли по коридору по направлению стрелки, указывающей: «консервация». Остановившись перед дверью, Фулнэп дважды стукнул в нее, негромко произнес пароль «пресноводный морж», и я услышал, как отодвинулся тяжелый засов.

Я сразу же узнал мужчину, который отпер дверь. Это был медик из «Джона Эдварда Джонса» в Мертире, тот самый, который был в халате, от которого пахло дезинфицирующими средствами и чья тетка не была его теткой. Посмотрев на меня, он удивленно поднял брови.

– Чарли друг, – сказал Фулнэп.

– Неужели? При прошлой нашей встрече погиб хороший человек.

– То было недоразумение. Чарли – главное действующее лицо Активного управления сновидениями.

– Ты шутишь? – спросил медик. Его подозрительность мгновенно сменилась любопытством.

– Нисколько, – сказал Фулнэп. – Дон Гектор и Уэбстер.

Шагнув ближе, медик внимательно всмотрелся в меня.

– Мы не знаем ни одного человека, кто приобщился бы к Активному управлению и сохранил бы рассудок, – сказал он. – На что это было похоже?

– Более реально, чем реальность, – сказал я, – все чувства обострены до предела. Теперь я понимаю, почему сновидцы стремятся к этому. Всё лучше, чем в жизни. По крайней мере, в их жизни.

Беззвучно пробормотав: «Ого!», медик снова уставился на меня.

– Это доктор Теофилус Гуинн, – представил его Фулнэп. – До своей трагической, безвременной и сфабрикованной от начала и до конца кончины, случившейся три года назад, младший сотрудник Отделения научного сна «Гибер-теха».

– Значит, вы знаете всё про проект «Лазарь»?

– На самом деле я был очень младшим сотрудником, – признался доктор Гуинн, – по большей части записывал в журнал результаты опытов, занимался обслуживанием оборудования, готовил чай, немного стирки, готовки – в таком духе.

– Правду о проекте «Лазарь» мы узнали вчера, – сказал Фулнэп, – и совершенно случайно.

– Итак, что это за проект?

– Минуточку, – сказал доктор Гуинн, закрепляя на двери растяжку, подсоединенную не к одной «Голгофе», а сразу к двум. Причем в отличие от той, что была у Фоддера, эти выглядели настоящими.

Мы с доктором Гуинном заключили друг друга в Зимние объятия; от него пахло сгоревшими электродвигателями, глазными каплями и припоем. После того как мы отпустили друг друга, я шагнул в комнату и осмотрелся вокруг. Потолок был украшен лепниной, обитые деревом стены и шкафы со стеклянными дверцами намекали на то, что в былые дни помещение служило библиотекой. В одном углу был камин, давно не используемый, а все свободное пространство занимали устройства, щедро украшенные мигающими лампочками, ручками, циферблатами и тумблерами. Посреди всего этого на высоком табурете сидела женщина-лунатик, выполняющая самые сложные манипуляции с йо-йо, какие я только видел. Взгляд у нее был отсутствующий, но она была подключена к устройствам проводами, подсоединенными к приклеенным у нее на голове датчикам. Когда женщина-лунатик делала очередной пируэт с йо-йо, линии на осциллографе принимались подпрыгивать и плясать.

– Это Венди, – сказал доктор Гуинн, указывая на женщину-лунатика. – Она помогает мне с экспериментами по возрождению лунатиков.

– И как идет дело? – спросил я.