Ранние кинотексты (2000—2006)

«Диалог в левой руке, мелодия в глазах», – подсказывал юному Джармушу Николас Рэй. Сторонний «наблюдатель» запомнил совет и сделал тягостное отсутствие вербального контакта сквозным мотивов своего творчества: неловкое молчание, сопровождаемое неброским, импровизированным жестом – помешиванием сахара в чашке кофе, стуком пальцев по столу, перелистыванием страниц – из фильма в фильм намекает на то, что самое интересное у Джармуша заключено не в произнесенном слове, а в непроизнесенном. Когда его герои смотрят кино, по телевизору или в зале кинотеатра, Джармуш убирает взгляд от экрана и в бесхитростно-монотонном, статичном кадре показывает не фильм, а реакцию недвижимых лиц на фильм: его намеренный визуальный аскетизм компенсируется физиогномической выразительностью типажей, точностью нюансировок, естественностью поведения актёров на экране. Джармуш говорит, что сначала придумывает психологический портрет персонажа, и только потом выстраивает вокруг образа сюжетную линию; важнейшая часть его метода работы с актёрами – репетиции тех отсутствующих в сценарии эпизодов, которые не будут сняты, но помогут лучше прочувствовать характер. В последних двух картинах он нашел идеальную модель для своего сдержанного режиссёрского почерка – разочарованного циника, который, постарев, сместил вправо баланс между озорством и меланхолией и превратился в одного из лучших трагикомических артистов современности, в синоним эмоциональной отчужденности, в глазах которого отразилась та ключевая джармушевская фраза, с которой Роберто Бениньи 20 лет назад вошел в фильм «Под контролем»: «Это грустный и прекрасный мир». Джармуш, что с ним нечасто случается, приступил к следующему проекту сразу после «Кофе и сигарет»: он уже давно хотел поставить фильм с Биллом Мюрреем в главной роли и несколько лет назад написал сценарий, который так и не был реализован. На этот раз тандем состоялся, и на лице уставшего, иссушенного, не получившего «Оскара» Мюррея, который вскоре после съемок заявил, что хочет отдохнуть от актёрской карьеры, занявшись стрижкой лужаек и чтением книг, наверняка развернутся самые интересные события «Сломанных цветов».

Джармуш вспоминает, что в 1981-м году, впервые посетив Японию, он познакомился с фильмами Кэндзи Мидзогути и Ясудзиро Одзу, которые в то время нельзя было найти в США. Вернувшись, он привез с собой несколько видеокассет – без перевода или субтитров – и, посмотрев картины, понял, что, упустив какие-то детали, он, тем не менее, может адекватно воспринимать происходящее на интуитивном, эмоциональном уровне. Диалоги Джармуша состоят из чередования преодолимых и непреодолимых лингвистических барьеров на пути коммуникации: его герои могут разговаривать на одном и том же языке и говорить на разных, как в «Кофе и сигаретах»; разговаривать на разных и говорить на одном, как в «Псе-призраке». Если «Сломанные цветы» рассказывают про томление по упущенным возможностям, про внутренний дискомфорт собеседников, использующих дежурные слова, которые обычно произносят в тех случаях, когда не могут сказать то, что действительно хотят сказать, про драгоценные паузы между эрзац-репликами, то, какой бы коммерчески ориентированной ни оказалась в целом эта картина, ее режиссёр остался верен, по крайней мере, своим центральным темам – и придуманный финал, похоже, не обещает компромиссов. Джармуш однажды признался, что ему очень нравится знаменитая фраза поэта Поля Валери о том, что стихотворение нельзя закончить – его можно только бросить; если в произведении искусства нет «сюжета», то и сколько-нибудь акцентированное завершение невозможно – истории Джармуша часто обрываются на полуслове, заканчиваются прозрачным многоточием на перекрестке нескольких дорог; порой он дорисовывает в воображении финалы вышедших на экраны фильмов – и тогда в случайном интервью проскальзывает сенсационная информация о том, что на самом-то деле «Под контролем» заканчивается тем, что Том Уэйтс стал успешным ди-джеем, а Джона Лурье, увы, поймали и посадили обратно в тюрьму. Так, в кульминации «Сломанных цветов», пишут западные рецензенты, есть загадочная сцена, которая не только не рассеивает прежние сомнения, но порождает новые: зритель ждет, что вот-вот еще немного – и развяжется последний узел, и ответы на все поставленные вопросы будут получены, и кусочки детективной мозаики наконец-то обретут свои места. Но ничего не происходит.

ВСТАВКА