Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Полициано. О каком успехе ты говоришь, когда потаканием жалким инстинктам побеждена лишь чернь? Иначе Флоренции пришлось бы перед всей Италией краснеть из-за успеха помянутого мерзкого капюшона. Я один-единственный раз присутствовал в соборе на проповеди так поражающего всех приора Сан-Марко и, клянусь всеми грациями, музами и нимфами, больше не пойду. Я-то воображал, что немного сведущ в красноречии, — вероятно, я заблуждался. Прежде во Флоренции полагали, что в проповеднике достойны восхищения найденные им умеренные и изящные жесты, слова, обороты, обширные познания античных авторов, о чем свидетельствовали бы искусно подобранные цитаты, весомые сентенции, чистота и элегантность речи, благозвучный голос, умелое построение периодов и гармоничный метр; все это, судя по всему, балаган. Верхом изысканности, напротив, считается, когда хилый варвар с горящими глазами и невоздержной жестикуляцией плачется из-за упадка целомудренных нравов, умаляет ценность учености и искусства, поносит поэтов и философов, цитирует исключительно Библию, как если бы эта книга не была писана на поистине чудовищной латыни, и в довершение всего осмеливается желчно клеветать на жизнь и правление великого Лоренцо…

Встает и возбужденно ходит взад-вперед по комнате. Кардинал благодушно наблюдает за ним в лорнет.

Джованни. Пресвятая Дева Мария, маэстро Анджело, как великолепно вы негодуете! С такой решительностью смотрите на вещи с одной лишь стороны, почти как сам брат Джироламо. Продолжайте! Я слушаю вас с искренним удовольствием. Будьте же еще острее, прошу вас, уничтожьте его! «Эпикурейцы и свиньи»… Он говорил об «эпикурейцах и свиньях». Выражение разошлось. Оно относилось к друзьям моего отца, к Фичино, мессеру Пульчи, художникам, предположительно и к вам, хе-хе…

Полициано. Послушайте, мой господин кардинал…

Джованни. Ну-ну! Что такое? Я ли вас не люблю? Вы правы, как никто…

Полициано. Я не говорю, что я прав, я говорю, что я презираю этого червя, что я презираю его за то, что он полагает, что обладает истиной. Милостивые боги, хоть бы одна улыбка! Хоть одна завуалированная насмешка! Одно тонкое словечко сомнения и превосходства поверх голов толпы, чтобы условиться с нами, учеными людьми, — и я простил бы ему. Но ничего подобного, ничего. Мрачные, бестолковые проклятия в адрес безверия и безнравственности, насмешливости, греха, роскоши и похоти…

Джованни (поеживается от удовольствия). Vaccae pingues[53]… Ах, Боже мой, знаете ли, что он сказал о тучных телицах, пасущихся на горе Самарийской? Он говорил о них, толкуя Амоса. «Тучные телицы, — сказал он, — хотите знать, что это означает? Это блудницы, сотни и тысячи тучных блудниц Италии!» Прекрасно! Просто великолепно! И не возражайте! Чтобы додуматься до такого, нужно иметь фантазию, незабываемо смешной образ. Vaccae pingues! Теперь, увидев упитанную корову, я всякий раз думаю о девицах легкого поведения, а глянув на какую-нибудь жрицу Венеры, не могу не вспомнить про тучных телиц. Я тут сделал некое наблюдение. Остроумное слово, необычный угол зрения быстрее всего гасят плотское вожделение. Я ведь не угрюмец, правда? Меня восхищают статуи, картины, дворцы, стихи, музыка, остроты, мне ничего не нужно, кроме как иметь возможность невозбранно и весело жить ими; но, уверяю вас, при всем том я нередко испытываю со стороны любви несколько неудобные искушения. Они выводят меня из равновесия, омрачают радость, неприятно воспламеняют… ну да Бог с ним! Вчера на площади мимо моего паланкина прошла толстая Пентесилея, ну, та, что живет у Порта Сан-Галло; я взглянул на нее и, должен вам сказать, не почувствовал ни малейшего искушения. Меня вдруг начал душить такой смех, что пришлось задернуть занавески. Она вышагивала, точно как тучная телица, пасущаяся на горе Самарийской!

Полициано (наполовину весело). Ты сущее дитя, Джованни, со своими телицами. Донна Пентесилея — прекрасная женщина, обладающая обширными познаниями в гуманизме и искусстве, и никоим образом не заслуживает подобного сравнения. Впрочем, отрадно, что ты видишь своего брата проповедника со смешной стороны.

Джованни. Вы заблуждаетесь. О, вовсе нет! Я отношусь к нему крайне серьезно. А как же иначе? Он знаменит. Ведь, позвольте заметить, наша славная Флоренция еще как умеет забросать своими остротами людей, которые, не обладая талантом, дерзают выходить на публику. А он ее потряс. В любом случае нужно отдать должное его необычайной религиозности и опытности в христианстве.