Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Полициано. Опытности в христианстве… Бесподобно! Коли ничему не учился, давай выпячивать свою опытность в христианстве, просветление, внутренние переживания. Он отрицает древних, плюет что на Красса, что на Гортензия с Цицероном. Не имея даже степени доктора богословия, презирает все знания мира. Он знает, понимает, хочет только себя, самого себя и, о чем бы ни рассуждал, говорит только о себе; он иногда использует даже анекдоты из собственной жизни, которые пытается наделить глубоким смыслом, будто человек, обладающий ученостью и вкусом, может придать хоть малейший смысл пережитому этим сычом. Пару дней назад у господина Антонио Мискомини, печатника, мне попался в руки экземпляр его труда «О любви к Иисусу Христу», который смехотворным образом за короткое время вышел уже седьмым изданием. Поскольку смиренный брат пренебрежительно отзывается о великолепном диалоге Платона, мне было крайне интересно узнать, что он сам имеет сказать о любви. Прочитанное, мой друг, оказалось омерзительнее всех ожиданий. Беспорядочная, дикая неразбериха из темных, хмельных, горячечных ощущений, предчувствий и внутренних промежуточных состояний души, совершенно тщетно силящихся обрести пластичное речевое выражение. У меня закружилась голова, меня затошнило. Нет, в самом деле, мне стало ясно, почему такого рода занятия изматывают, я прекрасно понимаю его обмороки и истощение. Чем бежать от почтенных родителей в монастырь и святость и в голой келье таращиться на свое мрачное нутро, этому шуту следовало бы немного получиться, промыть глаза и обратить взгляд на красочную, великолепную телесность внешнего мира. Тогда бы он узнал, что творчество — не мученичество, не истязание, а радость, что любое добро совершается легко и сладостно. Я написал свою драму «Орфей» за несколько дней, стихи буквально летели у меня с языка перед лицом красоты этого мира, за вином, праздником, и мне вовсе не пришлось ложиться в постель…

Джованни. Ну это, верно, действие вина!.. Да, маэстро Анджело, вы светоч нашего века. Кто с вами сравнится? Никто не смотрит на мир благосклоннее вас. Никто не воспоет прекрасного юношу слаще вас. Возможно, брат Джироламо сказал себе, что честолюбивый человек, дабы выдержать сравнение с вами, должен подойти к делу несколько иначе…

Полициано. Ты смеешься?

Джованни. Не знаю. Вы требуете от меня слишком многого. Я никогда не знаю, смеюсь или говорю серьезно… Что там такое?

Охранник (приподнимает ковер на входной двери). Князь Мирандола.

Джованни. Пико! Пусть войдет. Не правда ли, маэстро Анджело, пусть он войдет? (Охранник исчезает.) Ну бросьте! Будьте милосердны! Я ли вас не люблю? Вы, должно быть, правы, признаю поражение. Брат Джироламо — летучая мышь… Довольны? Но нужно же поспорить, не так ли? Если бы вы вступились за него, я стал бы изо всех сил бранить… Вот и Пико! Здравствуй, Пико!

Полициано. Ах, хоть бы ты был не так обворожителен, шельмец, на тебя и сердиться нельзя…

2

Джованни Пикоделла Мирандола, быстро шагая, бросает плащ на руку слуге и бодро проходит вперед. Это полноватый молодой человек, элегантный и прихотливо одетый в шелка, с длинными ухоженными волосами, женственным ртом и двойным подбородком.

Пико. Как Великолепный?.. Добрый день, Ваннино! Приветствую вас, господин Анджело!.. Пфф, умираю от жары. Если вы мне друзья, государи, дайте лимонаду, только холодного, как воды Коцита. (Кардинал, кивнув Полициано, чтобы тот остался, услужливо торопится к дверям и сам отдает распоряжение.) Клянусь Вакхом, у меня язык прилипает к нёбу. Какой жаркий апрель! В Сан-Стефано-ин-Пане часы показывали пятнадцать, и никакой прохлады. Надобно вам знать, я примчался из Флоренции, едва не загнав лошадь. Я обедал у ваших родственников, Джованни, у Торнабуони, и несколько задержался. Нужно отдать Торнабуони должное, кухня у них прекрасная. Подавали домашнюю птицу из Франции, мясо нежнейшее, ты бы оценил, мой мальчик. Да, жизнь имеет свое очарование. А Лоренцо… Серьезно, каково нынче его самочувствие?