Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Полициано. Ужасно!.. Злодей!..

Джованни. Резкие слова… однако.

Пико. Нет-нет, не судите, государи! Поскольку, к вашему несчастью, вас там не было, тщетно пытаться составить представление о силе минуты. Надлежит помнить: при произнесении им слов все, что он видит, становится истиной во плоти. Бледная рука, торчащая из темного рукава сутаны, которую он, анафемствуя, не отводил от ее лица, ходила ходуном вверх-вниз, и, пока он не убрал ее, прекрасная Фьора действительно была женой из Апокалипсиса, Вавилоном великим во всем его бесстыжем великолепии. Народ, раздираемый далекими друг от друга переживаниями — проклятием и милосердием, — возбужденный, разгоряченный, в том не усомнился. Отвращение, страх, ненависть таращились тысячами и тысячами отовсюду направленных на нее глаз. Послышался хриплый стон, словно алчущий ее крови. Я смотрел на прекрасную и, клянусь вам in verbo Domini[55], чувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове и холодные мурашки бегут по спине.

Полициано. Вы жаждете таких мурашек, признайтесь, ваша милость!

Джованни. А она? А она?

Пико. Оцепенев, стояла так долго, что можно было успеть прочесть Ave Maria[56]. Затем вскинулась, с гневным возгласом кивнула свите и яростными шагами покинула собор. Ходили слухи, будто она отдала своим людям приказ убить его прямо на кафедре, но вроде бы никто не осмелился поднять на него руку. Утверждали также, что после проповеди ею в Сан-Марко был направлен посыльный с неким тайным поручением. Как бы то ни было, неистовство в данном случае довело его до скверной выходки. Определенно не могу за него вступиться. Как бы ни вела себя эта женщина, так ее встречать нельзя. Прилюдно оскорбить! Так она куртизанка?

Джованни (тихонько посмеиваясь). Да!..

Пико. Она возлюбленная Великолепного, клянусь Эросом! Это, осмелюсь заметить, совсем другое дело, чем если бы она принадлежала к числу тех, кому полагается носить желтую шаль и жить в определенных кварталах. Какая прекрасная женщина! Если бы не знали все, что она, хоть и родилась на чужбине, есть незаконнорожденный отпрыск благородного флорентийского рода, о сем обстоятельстве ежедневно и ежечасно свидетельствовал бы ее блистательный дух, разносторонние таланты, высокая человечность. Ее терцины и станцы восхищают, а игра на лютне тронула меня до слез. Память ее хранит бесчисленные прекрасные латинские стихи Вергилия, Овидия, Горация, а за изящество, с каким она недавно после обеда в саду прочла смелую новеллу из «Декамерона», я готов на нее молиться. Но коль и этого недостаточно, чтобы снискать ей всеобщее восхищение, что ж, она женщина, которой принадлежит любовь великого Лоренцо!