Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Все подаются назад. На ступени выбегает юноша, бледный, запыхавшийся, растрепанный. Это Оньибене, молодой живописец. Совершенно обессиленный, он на минуту прислоняется к перилам, перенеся вес тела на одну ногу.

Оньибене. Лоренцо!.. Ты здесь! Слава Тебе, Господи, я нашел его!.. Ваше великолепие… Возлюбленный, милосердный государь… Простите… Я вломился… Растолкал охранников… Мне нужно поговорить с вами… Я бежал… О Господи!..

Падает на колени перед Великолепным и обеими руками умоляюще трясет его за пальцы.

Лоренцо. Оньибене! Ты в самом деле пугаешь меня. Нет, пусть лежит, где лежит. Ему можно. Он дельный юноша и, кроме того, ученик Боттичелли. Что случилось, Оньибене?

Оньибене. Я бежал… бежал что было мочи… из Флоренции… из мастерской учителя… Ах, мой учитель!.. Ах, картина! Прекрасная новая картина!.. Простите мне! У меня даже не было времени надеть плащ… Я выбежал в куртке… Ах, мой учитель! Монах!.. Мой учитель!.. Лауро, верни его себе!..

Лоренцо (испуганно, с угрозой). Пико!.. Тихо! Я ничего не хочу слышать. Я не хочу этого слышать. Отойдите… Говори, дитя, говори шепотом! Что с Боттичелли?

Оньибене. Ты знаешь, он писал новую картину… Да что я спрашиваю! Он писал ее для тебя. Я удостоился чести помогать ему… Видя, что получается, трепетал от радости. Часто пробирался к ней и в тишине мастерской, где она стояла и светилась, падал на колени… Она была прекраснее «Весны», прекраснее «Паллады», прекраснее «Рождения Венеры». Это была сама молодость, само сладострастие, восторг, писанный солнечным светом…

Лоренцо. И что? Отступись.

Оньибене. После того как учитель впервые услышал в соборе брата Джироламо, он стал работать вяло, тяжело, безрадостно. Часто сидел на табурете молча, закрыв обеими руками лицо, и мрачно думал. Потом, поднимая голову, неотрывно смотрел на картину взглядом, полным внутренней борьбы и ужаса. А сегодня…

Лоренцо. А сегодня?..

Оньибене. Сегодня он был в Сан-Марко, после проповеди… был в келье брата… два или три часа, не знаю. А когда вернулся домой, лицо у него было словно мертвое — умиротворенное, но словно мертвое. «Оньибене, — сказал он, — Господь призвал меня страшным гласом. В красоте и удовольствии для глаза нет спасения. Передай Великолепному, что я служил Сатане, а отныне хочу послужить Царю Иисусу, от имени Которого во Флоренции говорит пророк Джироламо. Если я еще возьмусь за кисть, то напишу погруженную в скорбь и глубокое смирение Мать — передай это Медичи. Теперь я хочу спасти свою душу». И, вымолвив это, он взял со стола нож, вонзил его в картину и кромсал, кромсал холст вдоль и поперек, пока от него не остались одни лохмотья… (Закрыв лицо руками, рыдает так, что, кажется, у него сейчас разорвется сердце.)

Лоренцо (сжимая кулак, неподвижно, с болью и скорбью). Сандро…

Оньибене. Лауро, Лауро, что нам делать?.. Я хочу сказать, что прикажет ваше великолепие? Позвать вам его? Вы хотите с ним поговорить? Мне кажется, когда он увидит вас… Прикажите! Прикажите мне скорее! Я сбегаю, я вернусь! Я приведу вам учителя хоть ночью! Вы можете всё! Вы просветите его дух, освободите…

Лоренцо (мрачно, тускло). Нет. Оставь. Слишком поздно. Я хочу сказать, время уже позднее. Соберись с силами и ступай. Примись за работу. Или напейся. Возьми девушку забудься. Я хочу побыть один. Идите, я позову вас. Нет, Пико, и ты ступай. И послушай… Пришли мне мальчиков. Я хочу поговорить с Нино и Пьеро. Пусть сразу и придут. А теперь ступайте.

Все удаляются, кто по ступеням, кто в дверь справа на переднем плане. Лоренцо остается один, обмякнув на стуле, стиснув тонкими исхудалыми руками головы львов на подлокотниках. Подбородок опущен на грудь, взгляд глубоко буравит собственные тяжелые мысли.

4