Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Его окружала уже приличная толпа. Кто-то смеялся, кто-то смотрел нахмурившись. Со стройки подошли еще рабочие и женщины, размешивающие раствор. Остановившись на шоссе, сошел с повозки возница с хлыстом в руке и тоже перелез через канаву. Один мужчина потряс Пипзама за плечо. Это, однако, ни к чему не привело. Марширующие солдаты со смехом выворачивали шею. Пинчер в конце концов не выдержал, уперся передними лапами в землю и, поджав хвост, взвыл прямо ему в лицо. Вдруг Лобгот Пипзам еще раз со всей силы крикнул:

— Слезай, слезай немедленно, тупорылый хам! — и, выписав рукой широкий полукруг, рухнул на землю.

Враз замолкнув, он лежал посреди любопытных, как какая-то черная кучка. Цилиндр с изогнутыми полями отлетел, один раз отскочил от земли и тоже улегся.

Два каменщика склонились над неподвижным Пипзамом и разумно, по-деловому, как рабочие люди, обсудили случившееся. Затем один из них засобирался и быстрым шагом ушел. Оставшиеся проделали над потерявшим сознание несколько экспериментов. Один побрызгал водой из деревянного ведра, другой влил в горло бренди из своей бутылки и натер им виски. Но все усилия не увенчались никаким успехом.

Так прошло некоторое время. Потом послышался скрип колес, по шоссе подъехала и остановилась повозка. Это был санитарный фургон, запряженный двумя красивыми лошадками и с невероятным красным крестом, выписанным по обе стороны. Двое мужчин в элегантных халатах слезли с козел, и пока один открывал заднюю дверь фургона и вытаскивал выдвижную койку, другой перепрыгнул на кладбищенскую дорогу, отстранил зевак и с помощью человека из народа перенес Пипзама к фургону. Его уложили на койку и задвинули, как хлеб в печь, после чего дверь снова захлопнулась и мужчины в форме забрались на козлы. Все было проделано очень четко, несколько умелых движений, хлоп-хлоп, балаган какой-то.

И Лобгота Пипзама увезли с глаз долой.

Gladius Dei [21]

Перевод Е. Шукшиной

I

Мюнхен светился. Сверкающее, синего шелка небо натянулось над праздничными площадями и белыми, с колоннами храмами, над антикизирующими[22] памятниками и барочными церквами, над бьющими фонтанами, дворцами и парками Резиденции; в летней дымке первого прекрасного июньского дня вычертились их широкие, светлые, точно просчитанные, в обрамлении зеленого линии.

Птичья болтовня и тайное ликование над всеми закоулками… А по площадям и улицам катится, вздымается, гудит неперекрываемый веселый гон красивого, неторопливого города. Всех народностей путешествующие, с неразборчивым любопытством поглядывая на стены домов направо и налево, едут на маленьких, неторопливых дрожках и поднимаются по лестницам музеев…

Многие окна нараспашку, из многих на улицу доносится музыка, упражнения на фортепиано, скрипке или виолончели — честные, благонамеренные дилетантские усилия. В «Одеоне», однако, слышно, что на нескольких роялях занимаются всерьез.

Молодые люди, насвистывающие мотив Нотунга, а по вечерам заполняющие глубины современного театра, с литературными журналами в карманах пиджаков заходят, выходят из университета или государственной библиотеки. Перед Академией художеств, раскинувшей свои белые руки между Тюркенштрассе и Триумфальной аркой, тормозит придворная карета. А на верхней части рампы красочными группками сидят, стоят, лежат модели — живописные старики, дети, женщины в национальных костюмах альбанских горцев.

Беспечность и неторопливый прогулочный шаг вдоль всех длинных улиц севера… Никого здесь особенно не гонит и не гложет жажда доходов, живут приятными целями. Молодые художники в кругленьких шляпах, вольно повязанных галстуках, без трости, не отягощенные заботами гуляки, оплачивающие квартиру раскрашенными эскизами, прохаживаются, настраивая душевную тональность на светло-голубое утро, смотрят вслед юным девушкам этого хорошенького, приземистого типа с темными волосами en bandeaux[23], крупноватыми ногами и не обремененными излишними сомнениями нравами… Каждый пятый дом блестит на солнце окном мастерской. Иногда из ряда бюргерских построек выбивается художественная, создание какого-нибудь молодого архитектора с воображением, широкая, остроумная, стильная, с уплощенными кривыми и причудливым орнаментом. А то вдруг дверь слишком скучного фасада обрамит дерзкая импровизация, текучие линии и солнечные цвета, вакханты, русалки, розовеющие обнаженные…

В который раз с неослабевающим восхищением бродишь по рядам краснодеревщиков и базарам современных предметов роскоши. Сколько богатого на фантазию комфорта, сколько юмора в линиях каждого изделия! Повсюду лавочки, где торгуют скульптурой, рамами, древностями, где с витрин на тебя смотрят бюсты полных аристократической пикантности женщин флорентийского кватроченто. И владелец самой мелкой, самой дешевой лавчонки говорит тебе о Донателло и Мино да Фьезоле так, словно получил право на воспроизведение от них лично…