Ранние рассветы

Она же брала с собой мешочек на широких завязках — крошка от красного кирпича и соль, для большей надёжности — с несколькими каплями женского молока, но, конечно же, обычно брали коровье. Такую смесь готовили по старинной методике, которая передавалась курсантами из поколения в поколение, и она должна была защищать от аномалий. Некоторые особо суеверные даже сыпали смесь под порог, чтобы не пустить в дом плохих людей. Преподаватели жестоко гоняли за такое, Горгулья, например, называла кирпичную крошку мракобесием и сумерками сознания. Но убедить курсантов, что тщательно охраняемые ими традиции — ерунда — не смогла даже она.

Тем более, что ерунда иногда срабатывала. Редко — да и случаи, требующие таких экстренных мер защиты, происходили нечасто, — однако все удачи молва хранила, а неудачи отбрасывала без сомнений и жалости.

Маша внимательно рассмотрела разрывы, как их и учили делать. Может быть, страх играл злые шутки, но ей упрямо казалось, что разрывы были сделаны изнутри, а не снаружи, а значит, Сабрина вышла из круга сама, а не аномалия вытащила её за шиворот. Защита сработала, и у Маши появилась надежда.

Она ещё покрутилась по комнате, пытаясь прочитать надписи на стенах, но буквы упрямо расползались, как пауки от лучика света. Куда идти теперь, она не представляла, но была полна решимости идти хоть куда угодно.

Скорее всего, Сабрина провела в комнате с надписями первую ночь — ведь вечером они её не нашли, а потом она вполне могла добраться сюда. А после, утром, пошла искать выход. До шестого этажа оперативники прочесали все коридоры, а значит, нужно было подниматься ещё выше.

По методичке так делать не полагалось, но идти больше оказалось некуда. Маша прошла по хорошо знакомому холлу, нашла центральную лестницу, ту самую, рядом с пустой шахтой лифта, и медленно стала подниматься по ступенькам, проверяя каждую на прочность. Когда свет фонарика срывался вниз, обрушенные перекрытия обнажались до дна, показывая тёмную воду, которая почему-то стояла на нулевом этаже. Над такими дырами витал затхлый запах болота, тины, сладкого разложения.

Маша замерла на втором пролёте, едва не вжавшись в стену. Собственное сбившееся дыхание перекрывало все остальные звуки, вот только она всё отчётливее слышала шаги. Они доносились со стороны шахты лифта, насколько она вообще могла судить в коридорах, взрывающихся эхом.

И вдруг всё закончилась — наступила тишина, даже ветер как будто перестал выть. Маша попробовала вздохнуть, но воздух клокотал в горле. Он закрыла глаза и несколько секунд стояла, прогоняя панику.

У неё нет выхода, она пойдёт дальше, на шестой этаж.

Они сказали, что если бы Сабрина забралась туда, она погибла бы с вероятностью десять из десяти. Но она же рисовала круг кирпичной пылью с молоком! Значит, была жива и смогла бы защититься и дальше. С другой стороны — Маша хорошо помнила из лекций — аномалия могла гнать пойманного человека вверх, как волков загоняют в круг с красными лентами.

Сабрина могла переждать ночь в комнате с надписями на стенах, а потом пойти искать выход. Тем более, что фонарик и карта у неё были с собой. А потом она бы и сама не поняла, когда очнулась бы на непонятном этаже среди незнакомых коридоров и комнаток. А потом бы настала ещё одна ночь. Время в больнице шло само собой, не подчиняясь обычным земным законам. Позавчера Маша пробыла тут от силы сорок минут, а выяснилось, что пять часов и не меньше. Миф подтвердил.

Подъём шёл тяжело. Когда в общежитии ломался лифт, она взлетала на пятый этаж, не успевая даже сообразить, куда так несётся. Сейчас каждая ступенька давалась с трудом. В пролёте Маша остановилась, чтобы отдышаться, и увидела выведенное мелом слово, которое видела в самый первый день. Толстые буквы, как и тогда, не хотели обретать смысл. Потом она тряхнула головой, сузила глаза.

«Дальше», — было написано на стене корявым детским почерком, то ли рукой человека в припадке эпилепсии. За надписью кривились ещё несколько линий, но сколько она не приглядывалась — всё бесполезно.

Она мазнула светом фонарика по ступеням и снова едва не вздрогнула: ступени были припорошены вековой пылью, крошками от бетона и чем-то красным, напоминающим битый кирпич.

За спиной гулко охнуло и потянуло новым запахом — то ли дёгтем, то ли сырой землёй. Маша приложила все силы и не обернулась, пошла дальше, стараясь реже останавливаться на пролётах. Лучше она передохнёт, когда поднимется.

Между тем, высота ощущалась: воздух стал густым, горьким и, хоть окна здесь не были забиты досками, темнота никуда не делась. Рёв ветра в коридорах стих, но пространство наполнилось другими звуками. Из каждого угла теперь слышались шорохи, присвистывания и снова шаги.

— Ты слушаться меня не собираешься, да? — тихо и зло поинтересовался Миф.

Маша стояла перед ним, не зная, куда девать глаза. Стыдно ей не было, но всё же неловко, что по её милости боевой состав Центра опять срывается на спасательную операцию.