Ранний ледостав

— Да… Вот, значит, на четвертый год после смерти деда пришли отец с матерью на место захоронения, видят: земля там, ну рядом со срубом, треснула, раскололась. И не просто раскололась — крестом. А уж когда земля в виде креста расходится — это значит, что душа покойника на небо ушла, святым, значит, он стал. Так поверья наши гласят… Отец с матерью перекрестились три раза — солнцу, воде и тайге, и наказали тогда, чтобы похоронили их рядом с дедом Лариваном. Вот так оно все и вышло, сынок… Ну да ладно, — спохватился он, поглядев на солнце. — Совсем мы с тобой заговорились, словно кто заманивает нас. Так будем сидеть — глядишь, солнце и последние связки в свой аркан собрать успеет. Давай трогаться!

Карыкур следовал за бригадиром, который, несмотря на последние слова, ехал не торопясь, не погоняя оленей. Старик сидел на нарте неподвижно, видно было, что он сейчас весь ушел в свои мысли, словно уже вел разговор с родственниками, обитающими в его представлении, как теперь понимал Карыкур, не в нижнем мире, как все обычные покойники, а в верхнем, предназначенном для святых духов. Конечно же, отец и мать Лозара только потому и наказали хоронить их здесь, вдали от людских селений, чтобы вслед за дедом уйти душой в верхний мир.

«А вот интересно, — подумал Карыкур, размышляя обо всем этом, — ведь Лозар, поди, и сам перед смертью пожелает, чтобы его здесь похоронили. Спросить, что ли?» Но едва он представил себе лицо старика, которому он задает этот кощунственный вопрос о смерти, как тут же крепко выругал себя. Мыслимое ли дело, спрашивать у человека о  т а к о м!

Решив больше не отвлекаться от дороги, Карыкур начал внимательно приглядываться к местности. Они теперь ехали по длинной прогалине в тайге, тянувшейся, пожалуй, с десяток верст с юга на север. Вне всяких сомнении, этот природный коридор весной и летом становился излюбленным путем для перелетов гусиных стай — немудрено, что как раз здесь-то и совершал свои охотничьи подвиги бригадиров дед… На всем этом голом пространстве встречались только большие кусты багульника, бесчисленное множество кочек, там и сям виднелись куртинки карликовой березки, верхние ветки которой уже начали выглядывать из-под проседавшего снега. И на всем их пути, пока они добирались до невысокого холма, видны были бесчисленные колеи от пригнанной сюда геологами техники. Пока строили вышку, бурили и проводили испытания скважины, колесные и гусеничные машины так изгваздали землю, что даже снег не мог скрыть этих глубоких шрамов…

«Кой! — горько воскликнул про себя Карыкур. — Ведь на этих пастбищах наше стадо должно было нынешней зимой выпасаться. А какой уж тут ягель, если так все перепахано. Правильно Лозар аки говорит: накладно для нас, оленеводов, работают буровики, ох накладно. Нас в техникуме учили: ягель, он двадцать пять лет растет. Сколько же теперь ждать-то придется, чтобы сюда опять олешков пригнать можно было! Верно старик говорит: не жалеют, совсем не жалеют геологи оленьи пастбища…»

Кажется, о том же самом думал и бригадир, потому что, не доехав до холма с полверсты, он вдруг остановился, я когда Карыкур поравнялся с ним, сердито закричал:

— Убили нас эти люди из экспедиции, просто убили! Нет больше пастбища. Туго, туго! Неужто опять здесь погуляли работнички того начальника, тьфу ты! Фамилию снова забыл… Ну, болотной птицей еще называют…

— Кулик? — мрачно напомнил Карыкур, останавливая свою упряжку рядом.

— Во-во. Неужто и здесь его люди хозяйничали? А ведь сильно похоже на то — все как у озера Енгта Тув. Тьфу, что за плохие люди! Можно подумать, у них глаз нет! Слепой, и то старается одной дорогой ходить. А эти? Так будут хозяйничать — скоро совсем оленей выпасать негде станет. Туго, туго…

— Верно, Лозар аки! Похоже, собачий узел, дело к этому движется.

— Кой, кой! Как им, бессовестным, земли-то не жалко?! Предки ее священной издавна звали, матерью нарекли, а эти… Нет, сынок, в моей голове работа их никак не укладывается. Так прикидываю, сяк прикидываю, с того конца, с этого — ничего не выходит. Туго, туго! — Лозар встал на свои нарты, долго смотрел на сплошь израненное оленье пастбище, наконец, недоуменно покачивая головой, медленно опустился. — А видно, ничего не поделать, сынок. Нет у нас на них силы — нефть дело важное, они теперь вроде как хозяевами тут заделались… Разве ж так хорошие хозяева себя ведут? Э, растревожили душу… Ладно, поехали дальше…

Подъехав к холму с южной стороны, Лозар остановился, привязал ременные вожжи к нарте — словно подчеркивая важность наступающего момента, старик делал все собранно, основательно. Прежде всего отвесил поклоны вершине холма, снег с которой был согнан пронесшейся вьюгой, а потом круто запрокинул голову, обратился к небу:

— О, Пал Турам — Высокое Небо! Не имей зла на меня, грязного человека грязной земли. С чистыми мыслями пришел я к тебе. И мой напарник тоже. Гляди — я преграждаю дорогу черному злу. — И Лозар, сняв с себя широкий кожаный ремень с медвежьими клыками, бросил его поперек нарты. — Все. Видишь, закрыл я дорогу злу и недобрым духам…