Ранний ледостав

Сделав свое неблагодарное дело, он открыл глаза и подивился: жалость и впрямь ушла из его сердца. Олененок все равно ведь был обречен. А теперь и вовсе — был уже не комочком живой плоти, а просто несколькими фунтами мяса. И какого! Самого нежного и вкусного!

Арсин быстро снял шкуру, распорол живот, извлек внутренности, положив их в миску, зачерпнул чашку душистой крови. Недоедавшему все эти дни Арсину так хотелось почувствовать на языке вкус парной печени, легко поддающегося зубам нежного мяса. Он уже хотел было отрезать ляжку, но неожиданная мысль вдруг остановила его:

«Что ты делаешь? Это же не твой олененок, совхозный… Да еще из стада, где бригадиром Юхур. Зачем же ты решил попользоваться чужим добром? А ну-ка, Арсин, вспомни, что случилось в тот раз, когда мойпар на стадо напал. Тебе ведь самому пришлось тогда расплачиваться за государственных оленей… И Юхуру, значит, придется…»

Холодный пот проступил на его лбу — ведь он только что готов был поступить не по совести; Арсин уже собрался отложить нож в сторону, но тут заговорил в нем другой голос.

«Да ведь олененок все равно бы умер, воронам достался. А ты голодный. Сам толком не ешь уже сколько времени, а стадо сумел сберечь. Ты больше чем мясо этого олененка заслужил. — И откуда-то, как это часто бывает в душе человека, когда борются в нем желание и совесть, напролом лезло наружу все оправдывающее, все разрушающее соображение: — Ты же один на острове, Арсин, кто тебя тут видит, кто слышит? Сам себе хозяин. Кто узнает-то! А хоть бы и узнали — что тебе оставалось делать?»

Но как-то сами собой разжались вдруг пальмы, и нож выпал из рук.

«Нет! Не пойдет так! — твердо сказал он себе. — Прочь от меня, черные мысли, разум мои украсть хотели? Замутить, как налимы, своими скользкими хвостами чистую воду? Нет! Не будет этого! — Он встал со своего круглого чурбачка. — Я еще не потерял совесть. Голодный, да, а на это все равно не пойду, о семь мудрецов старины! Оставлю тушку олененка хозяевам. Пусть смотрят на переломанную ногу, пусть сами видят, как дело было. Никаких свидетелей не надо! Положу пока мясо в снег, ничего с ним не сделается. А потом вместо со шкурой в совхоз сдам. А то начнет эта росомаха Юхур говорить потом, что Арсин, мол, для того на острове и остался, чтобы оленей кушать, да шкурки себе на шапку собирать. Не нет, нет, семь мудрецов старины, в этот раз ему ко мне не прицепиться! Ничего у него не выйдет!..»

Решив так, Арсин, теперь уже спокойно, снова взял в руки нож, отрезал половину печени и долго смаковал ее, растягивая удовольствие. Почки и желудок он отложил в сторону — сварит потом бульон, мясо же олененка, как решил, закопал в снег за домом. Вывернутую шкурку повесил на поперечный шест, сушиться.

— Никто не может придраться к тебе, Арсин, — сказал он себе. — Никто теперь не скажет, что ты запятнал свою совесть, даже бывший твой недруг Юхур…

Хотя Арсин и не наелся, но после чашки теплой крови, после парной печени почувствовал себя совсем другим человеком — сразу ощутил, как в ослабевшие мышцы вливается если уж не сила, то, по крайней мере, какой-то бодрящий дух. А после надоевших-то сушек — это была просто царская пища. Впрочем, он тут же подумал, что впереди его не ждет ничего хорошего: в запасе у него только восемь сушек да немного внутренностей олененка, и кто знает, на сколько еще дней придется все это растягивать…

Перепало кое-что от «царского» пира и Акару — ему достался тот ливер, который человек в пишу не употребляет…

Жизнь текла дальше — приносили свой приплод важенки, кормились таловой корой; спасенный им малыш перешел уже ко второй банке сгущенного молока, крепко держался на своих тонких ножках и совершал небольшие прогулки рядом с избушкой…

7

А весна продолжала наступать широко и размашисто, она словно длинным крепким хореем сгоняла прочь задержавшуюся дольше времени упряжку зимы.

К вечеру воздух наполнился криками пролетающих птиц. Несколько лебединых и гусиных стай прошли над самой его головой, и охотничья страсть тут же полыхнула в Арсине, подобно пламени, вспыхивающем от сухих кедровых стружек… Эх, как все-таки жаль, что нет у него с собой ружья! Жадными глазами провожал он летящих к северу крякв и шилохвостей. А с наступлением сумерек со стороны Шурышкаров и Супвоша начали, бередя сердце, доноситься до его слуха отдаленные ружейные выстрелы. Весенняя охота началась!

О, с каким нетерпением дожидался Арсин этого дня каждую весну, как старательно готовился каждый раз к открытию охоты! И нынче он тоже неплохо все сделал, вовремя, да вот ведь как жизнь рассудила — держит его здесь, на острове, да так крепко, что никуда ему пока и отлучиться нельзя…

А когда начался весенний перелет, воздух, качалось, весь заполнился звоном крыльев и разноголосьем пернатых странников. Стаи уток тянулись, в основном, по заберегам — там, где только и успела пока натаять вода; и, не найдя лучшего места для отдыха и кормежки, садились на разводья, сразу оживляя своим присутствием мертвую дотоле реку.