Ранний снег

Положение складывалось очень серьёзное. И взглянуть теперь правде в лицо оказалось необходимым. Генерал Маковец отдал срочный приказ командирам подсчитать количество «активных штыков», переформировать и укрепить за счет тыловых подразделений стрелковые роты, тщательно проверить и взять на учет все запасы орудийных снарядов, мин, гранат и патронов.

Неутешительные сведения поступили от интендантов: хлеба нет, муки мало, мяса, консервов - на несколько дней. Что будет дальше, чем это грозит, понимал уже каждый. И от этого настроение в ротах было подавленное, тревожное.

Дни стояли солнечные, морозные. Немецкая авиация не давала вздохнуть. С рассвета дотемна вражеские бомбардировщики и штурмовики висели над головами.

Как-то на совещании в штабе дивизии Петряков встретился с Железновым. Командир второго полка был бодр, подтянут. Напоминанием о недавнем ранении в голову осталась лишь красная, зубчатая полоса среди отросших поседевших волос. Они крепко обнялись, похлопали друг друга по спинам.

- Жив, Мотя?

- Ваня, жив. - Железнов засмеялся, показав белые, крепкие зубы. - Родился - не торопился, не спешу и помирать!

- А помнишь, мечтал о лёгкой руке...

- Что старое вспоминать! - смутился вдруг Железнов. - Скажу честно: забыл и думать об этом. - И вдруг загрустил: - Вчера схоронил Петра Завалихина, Аркашку Рябца из третьего батальона и своего ординарца. Ты его знаешь ещё по Елани - Коля Бабиков...

- Да-а, - сказал Петряков. Он ссутулился, потемнел за время их разлуки. Петряков с жадностью тянул оставленный ему Железновым «бычок»: табаку в медсанбате давно уже не было. - А у меня Калугина убило, - сказал он с горечью. - И Галю Боркулову - Пятитонку. И Наташу горбатенькую. Всех одной бомбой сразу. Э, да что там!.. Ну, а тут как? Какова обстановка? Что они говорят?

- Да что говорят! Будем сковывать силы противника, покуда возможно, а потом пробиваться на юго-восток. Там кавкорпус рейдирует у немцев по тылам. Так вот, ежели соединимся с корпусом, нам будет легче. Сейчас связь у нас с штабом фронта хорошая. И самолеты, говорят, сюда вроде бы прилетят. Так что будем драться.

- А с чем драться-то? Снарядов нет. Танков нет. И авиация их, сам видишь, господствует в воздухе.

- Конечно, голыми руками они нас не возьмут. Это так.

Они помолчали, хорошо понимая друг друга.

Потом Железнов сказал:

- Сегодня двадцать первое.

- Ну и что?

- Завтра двадцать второе.

- Ну, так что ты хочешь этим сказать?

- Послезавтра - наш праздник. День Красной Армии. Может, выберешься ко мне в гости? Как-никак, а по случаю праздника... Должны же мы отметить с тобой эту дату!

- Точно не обещаю, но... - Помолчал и добавил: - Приду!

- Ну, жду! Давай лапу! - И они крепко обнялись, расставаясь.

В дверях Петряков ещё раз оглянулся, запоминая могучую фигуру друга. Жизнь теперь начиналась такая, что не знаешь, что будет с тобой через полчаса. Даже через минуту.

Петряков и вправду собирался к Железнову на праздник, чтобы решить там заодно и кое-какие хозяйственные вопросы. Попросить мучицы на хлебы для раненых. Говорили: в полку у Железнова сами мелют зерно, собранное у населения в окрестных деревнях. Говорили: богат Железнов лошадьми. А раненых в медсанбате становилось так много, что, случись отступать, «тяжёлых» придётся нести на себе - нет транспорта. Предвкушал Иван Григорьевич и хорошую, долгую беседу с другом, и разделенную пополам флягу водки: на морозе она хорошо согревает, снимает усталость.

Но к вечеру двадцать второго на окраине деревни, где стоял медсанбат, началась перестрелка. В бой вступили часовые и часть хозвзвода, поднятая по тревоге. Прибежавший связной доложил: «Идут! И довольно большими силами».

Петряков на мгновение задумался. Кто-то должен был врага задержать, пока врачи и медсёстры не снимутся с места и не отойдут с ранеными подальше, в глубь леса. Кто-то должен их задержать и, возможно, погибнуть ради спасения остальных.

Петряков не стал долго раздумывать, кто именно должен был это сделать. Он схватил карабин и бегом бросился по огородам к высотке, где в засаде стоял пулемёт, охраняемый легкоранеными. Оттолкнув двух бойцов с забинтованными головами, он упал на снег.

- Отходите! Отходите! - крикнул им командир батальона. - Отходи быстрей! Я сам задержу!

Приникнув к щитку, Петряков вгляделся в зеленоватую, серебристую мглу снегов. Тёмные пригибающиеся фигурки наступающих на какой-то краткий миг застыли на гребне сугроба, и он нажал на гашетку.

Он бил короткими очередями, пригибаясь и время от времени высматривая новые цели.

Пули шли рассыпчатым веером - золотистый, летящий пунктир, точно вычерченный на тёмном снегу. Оттуда, из-за гребней сугробов, из-за чахлых кустарников, сквозь треск автоматов донеслась немецкая брань.

Вдруг лента кончилась. Он и забыл, что здесь мало патронов, и с тоской стиснул зубы: «Ну, все! Теперь уже все. Не уйти».

Никогда он не думал, что это случится так быстро. Он верил, что задержит их, что отсрочит конец - и свой и других. Но стрелять больше нечем.