Ранний свет зимою

Ранним утром на какой-то станции долго стояли: паровоз брал воду. Моросил дождь. На дощатой платформе не было ни души. Черные поля открывались прямо за станцией; уходя к горизонту, скрывались в серой пелене дождя. За частоколом две девочки, накрывшись одним мешком, смотрели на поезд. Грусть и нежность охватили Степана, даже слезы выступили. И снова плыли в окна рощи, и худые мосты, и убогие деревеньки. Под Вяткой начались сплошные леса. Такое бесконечное развертывалось пространство, такая ширь! И манило все, и радовало, и печалило вместе. Россия из окна тюремного вагона — тоже Россия!

А в вагоне между тем кипели споры. Степан слушал жадно: тюрьма — университет рабочего человека.

Длинноволосый, похожий на семинариста учитель Греков возражал Каневскому:

— Все, что вы говорите, Георгий Алексеевич, верно, но какое отношение это имеет к России? Где у нас сложившиеся капиталистические отношения? Посмотрите в окно: серость, нищета, а сами рассказывать изволили о загранице, где мужик в шляпе ходит…

Степан не вмешивался в спор. Не потому, что был самым молодым. Что-то мешало ему поддержать Каневского. Знания Георгия Алексеевича казались Степану слишком оторванными от жизни, от рабочего движения. Впрочем, он так мало знал Каневского.

— Степан Иванович! Вы чего прилипли к окошку? Увидят — щит опустят.

Степан улыбался смущенно. Как передать товарищам, чем полна душа…

«Выдь на Волгу, чей стон раздается»… — пели за перегородкой. Конвойный отмыкал дверь с решеткой, отделяющую купе от коридора, вставлял свечу в фонарь.

Каневский оказался хорошим товарищем. Родные хотели отправить его за свой счет. Но он отказался: от Томска пошел вместе со всеми по этапу. К Байкалу пришли весной.

А когда добрались до места, там ждало предписание: по ходатайству родных Каневскому заменили каторгу ссылкой. Степан Иванович забыл, куда именно…

Все это было далеким прошлым. С Минеем же ему хотелось говорить не о прошлом, а о настоящем, предпочтительно даже о будущем. Ведь сидел перед ним представитель второго поколения борцов. Завидная юность! Рожденные на заре… Он здорово изменился, возмужал, этот сильный юноша. А впрочем, время такое, что в мальчиках не засидишься. Либо в подлецы выйдешь, либо на широкую дорогу жизни.

Миней с любопытством посматривал на разбросанные по циновке листки, исписанные знакомым Минею крупным почерком. Поверх листков был брошен карандаш. Ясно, что Новоселов и тут не терял времени даром.

Степан Иванович перехватил взгляд Минея, собрал листки и объяснил:

— Как вам известно, в Нерчинске я служил в земской управе статистиком. И собрал кое-какие материалы.

— Для книги?

— Может быть, для статьи. Статистика, цифры — это, Миней, удивительная штука! И даже, прошу заметить, официальные цифры! Проверенные десятками верноподданнейших чиновников от первой до последней, они все же выдают тайны существующего строя! Можно подтасовать цифры, но сопоставление их выведет фальсификаторов на чистую воду. Смотрите, простая вещь: от чего, по каким причинам умирают люди, скажем, в Нерчинском горном округе?

Он отобрал несколько листков, испещренных цифрами.

— Вот вам мирное житие этого тихого местечка лет сорок назад: изрядное количество народа умирает естественной смертью от старости и приличествующих возрасту болезней. Солидная цифра стоит в графе «спился». Значительно меньшая — в рубрике «задохся от угара и сгорел во время пожара». Кое-кто замерз в степи. Единичные неудачники погибли от укуса бешеного волка… Но идут годы — какие годы! Что они несут? И опять говорят, кричат, вопиют цифры! Капитал проникает во все поры экономической жизни. «Фурии частного интереса» простирают свои черные крылья и над этими глухими краями. И вот появляются и — смотрите, смотрите! — пухнут графы: «задавлен землею в работах», «попал в машину», «зарезался», «повесился»… В то же время растет рубрика «спился» — впрочем, теперь она именуется более культурно: «погиб от запоя». Еще бы! Львиная доля заработка горнорабочего поглощается спиртоносами, они пользуются покровительством владельцев шахт. Цифра естественных смертей становится все худосочнее. Что там бешеные волки! Пострашнее зверь рыщет «по диким степям Забайкалья»! А железная дорога и вовсе прикончила патриархальный сибирский уклад.

Новоселов, энергично взмахнув листком, продолжал:

— Но вот новый столбец цифр… Это — количество участников стачек, рабочих волнений на приисках и на железной дороге. Это — количество рабочих и крестьян, привлеченных к следствию и суду «за неповиновение властям» и «подстрекательство к беспорядкам»…

Солнце давно село, в фанерном дацане при мерцающем свете свечи еще проникновеннее и убедительнее звучал голос Степана Ивановича: