«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Земцов, закрывая собой поднявшуюся Ольгу, медленно отходил вместе с ней к каменному крыльцу. Все, дальше идти было некуда — уперлись в стену. Краем глаза Земцов увидел, что ступени внутрь начинаются чуть правее. Он сместился в их сторону и тут же почувствовал, как кольнуло в боку. Это стоявший ближе всех к нему молодой вихрастый матрос сделал выпад винтовкой. Наверное, живого человека матрос бил в первый раз, ударил неуверенно, отчего штык лишь пропорол Земцову шинель чуть повыше поясного ремня и неглубоко вошел под кожу. Земцов смотрел на красивое славянское лицо парня в бушлате, на его лихо заломленную на затылок бескозырку с крашеной в красный цвет имперской кокардой и не чувствовал боли. Удивление, недоумение, ощущение какой-то нелепой ошибки — вот чувства, которые предшествовали пониманию того, что удар нанесли СВОИ. Сам собой вспомнился Петроград, окаянный февраль 1917 года… Земцов, разумеется, слышал о расправах над офицерами, случавшихся в последние месяцы. Но сам с подобным насилием столкнулся впервые. Как-то не верилось, в голове не укладывалось, что люди, которые вместе бились по одну сторону линии фронта с внешним врагом, начнут массово истреблять друг друга. Он сделал еще шаг — Ольга оказалась у него за спиной на первой ступени крыльца. Матрос уже с размаху всадил штык Земцову в бедро. Скользнув по ножнам шашки, которые чуть смягчили удар, граненая сталь на этот раз пронзительной болью обожгла ногу. Матрос ударил и отскочил, потому что рука Земцова с зажатым в ней револьвером практически уперлась ему в грудь. Поручик сделал это движение рефлекторно. Можно было выстрелить, но Земцов прекрасно понимал, что это будет означать мгновенный смертный приговор им обоим. А так хотя бы у Ольги еще на несколько секунд оставался шанс. К тому же невыносимо тяжело было осознать, что вот сейчас придется стрелять в своих…

— Здесь госпиталь! — спокойно и сурово повторила Ольга матросам.

Прямо перед их лицами лязгнули скрещенные винтовки со штыками.

— Беги внутрь, — выставив перед собой револьвер, шепнул жене Земцов, сам приготовившись броситься на штыки.

— Нет, — последовал за его спиной твердый ответ. Он лишь поморщился. Зная Ольгу, сложно было ожидать чего-то другого.

— Беги… — безнадежно повторил он.

Прогремел залп. Ожидавший быть застреленным или поднятым на штыки, Земцов очень удивился, оставшись целым и невредимым. Пули только вышибли каменную крошку над их головами. Зато опрометью разбегались со двора матросы. За несколько секунд пространство от крыльца до ворот очистилось. Лишь стоял с так и не потушенными фарами грузовик.

— Не стреляйте, пожалуйста, — раздался от ворот громкий голос с едва уловимым акцентом.

В круг света вступил человек в немецкой военной форме. За его спиной веером рассыпались по двору солдаты в серо-зеленых шинелях, зачехленных холщовыми чехлами касках и с винтовками на изготовку.

— Обер-лейтенант Грюндель, — взял под козырек немецкий офицер, продолжая объясняться на прекрасном русском языке.

— Поручик Земцов, — скорее из одной только вежливости, нежели из каких-то еще соображений представился в ответ Земцов. И, поморщившись от боли, припал на левую ногу. По штанине из раны под шинелью в сапог обильно текла кровь.

— Вы ранены? — участливо спросил немец.

— Пустяки.

Обер-лейтенант сделал осторожный жест в сторону руки Земцова, продолжавшей сжимать револьвер. Тот руку опустил, но в кобуру оружие не убрал. Грюндель истолковал его движение по-своему.

— О, я понимаю вас, как офицер офицера… Вы оказались в затруднительном положении, — негромко проговорил немец, обведя взглядом Земцова и Ольгу. — Сейчас я отведу своих людей назад. И как только вы эвакуируете лазарет и соберете верных русских солдат… — на слове «верных» Грюндель сделал особое ударение, — как только вы соберете верных солдат, я буду иметь честь атаковать вас, чтобы вы могли исполнить свой долг…

Это звучало настолько необычно, так не вязалось с четвертым годом кровопролитной мировой войны и последними событиями в России, что Земцов и Ольга только ошарашенно переглянулись.

Обер-лейтенант чуть обозначил подбородком легкий кивок и застыл в ожидании. А у Земцова, на которого разом вдруг нахлынули все загонявшиеся силой воли внутрь переживания последнего года, разве что слезы на глазах не навернулись. Не от благородства немецкого обер-лейтенанта. Хотя им он тоже был тронут. А от обиды, что все так бездарно оказалось пущено под откос за минувший год, от досады на себя, что ничего в итоге не смог с этим поделать вот здесь вот, на своем маленьком посту, от жгучего стыда за драпавших с фронта солдат и даже за вот этих матросов, которые устроили такую, прежде всего позорную для русского человека, сцену перед немцами. Понимая, что не имеет права дать слабину, он убрал револьвер в кобуру и произнес:

— Благодарю.

И добавил, а скорее, выдохнул с нескрываемой горечью:

— Только нет здесь больше верных русских солдат…

Ольга спустилась с крыльца, подошла к носилкам:

— Помогите, пожалуйста, — совсем просто обратилась к немцам.