«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

– Кто бы мог подумать! – сокрушался Грюндель. – В одном шаге от победы. И вдруг революция, кайзер выехал из страны…

– Все прямо как у нас в прошлом году, – устремил на собеседника поверх стакана ироничный взгляд серых глаз Земцов. – И тоже, кто бы мог подумать?..

– Иронизируете… – с грустной усмешкой протянул обер-лейтенант.

– А что же мне еще остается? – тоже усмехнулся Земцов и тут же добавил серьезно и искренне: – Не обижайтесь, Михаэль, право слово. Прозит!

Земцов поднял стакан с чаем в мельхиоровом подстаканнике. Грюндель взял такой же стакан, невольно улыбнулся комичности ситуации – других напитков не подавали по причине их полного отсутствия.

– Ваше здоровье! – произнес обер-лейтенант на русский манер и легонько коснулся своим чаем стакана Земцова.

С Грюнделем Земцов познакомился в конце минувшей зимы. В феврале 1918 года поручик Земцов был одним из немногих офицеров, кто еще оставался в своем деморализованном и на две трети дезертировавшем полку. Впрочем, такая ситуация царила практически во всех воинских соединениях Северного фронта. Да в общем-то и фронта никакого к этому времени уже не существовало. Начавшееся при Временном правительстве разложение русской армии достигло своего апогея с приходом к власти большевиков. Меньше чем за год от самой могущественной армии мира, стоявшей, как казалось абсолютно всем, несокрушимым фронтом от Балтики до Черного моря и готовившейся нанести последний, решающий удар своим противникам, не осталось и следа. Сейчас это была даже не тень русской армии, а непонятная масса бросивших окопы, заполнивших прифронтовые города и села людей, абсолютно чуждых воинской дисциплине. Оно и неудивительно – события, последовавшие за отречением Государя, абсолютно разрушили привычную основу, на которой строилось все мировоззрение русского солдата. Соблазн неведомых доселе свобод кружил головы, развращал, отучал от чувства долга и элементарного порядка. В результате неудачных попыток вести наступление летом 1917 года повальным явлением стало дезертирство. А после октябрьского переворота в Петрограде дезертирство достигло поистине гигантских размеров. Национальная катастрофа приняла необратимый характер. Земцов был одним из немногих, кто считал, что его задача вопреки всему – противостоять этой катастрофе до последней возможности. Так он понимал свой долг русского офицера, даже если об этом долге забыли все остальные, начиная от самых высших начальников и заканчивая последним солдатом. Сослуживцы, глядя на него, только недоумевали. Ему настоятельно советовали бросить все и уезжать. А он не только никуда не уезжал, но и продолжал пытаться что-то требовать по службе у абсолютно распоясавшихся нижних чинов. Он был единственный из офицеров, кто регулярно по собственной инициативе осмеливался появляться на заседаниях солдатского полкового комитета. И не просить, не уговаривать, не заигрывать, как нередко делали это другие офицеры, а перечислять свои требования ровным металлическим голосом, оставлять на столе бумагу, в которую всякий раз эти требования были вписаны аккуратным каллиграфическим почерком и, не вступая в дебаты, удаляться с середины заседания. Удивительно, но если кому-то и удавалось добиться от комитетчиков каких-то вменяемых решений, так это Земцову. Единственному, кто не просил и не шел на компромиссы, а приходил и требовал спокойно, но ультимативно. Более того, когда все уезжали, на замерший в ожидании дальнейших событий фронт, ставший лишь фиктивной разграничительной линией между немецкими войсками и всероссийским бардаком, наоборот, приехала жена Земцова – Ольга Александровна. Она продолжила свои труды в полковом лазарете в качестве сестры милосердия. Такой деятельностью Ольга добровольно занималась с лета 1914 года. Воистину, при подобном роде занятий и характере поведения в то время Земцовы смотрелись необычной парой. Это было парадоксально, но вконец потерявшие ориентиры, а зачастую и просто совесть расхристанные солдаты, одетые не по форме и кое-как, очень часто уже без погон, нередко неожиданно смущались и пытались приводить себя в воинский вид при появлении Земцова. Последний упорно продолжал носить свои защитные погоны и фуражку с офицерской кокардой, был одет в вычищенную шинель, ладно перетянут плечевыми ремнями, с неизменной шашкой на боку.

– Ты не боишься, что они тебя просто застрелят, Саша? – спросил как-то один из сослуживцев после того, как Земцов заставил солдатский комитет принять решение о несении караулов в траншеях.

В ответ его просверлили таким серо-стальным взглядом, что говоривший офицер невольно застегнул воротник гимнастерки и повел плечами под накинутой бекешей, на которой не было погон. Говорившему стало неловко, а Земцов молча вышел из землянки. Установившееся с конца 1917 года трехмесячное перемирие с немцами оказалось прервано, и Земцов отправил недовольных солдат приводить в порядок заброшенные и запущенные оборонительные позиции.