«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

11

Мыло кончилось. Барсуков каждое утро безжалостно скоблил щеки и подбородок опасной бритвой, лишь предварительно прикладывая к ним влажное полотенце, отчего на его коже подолгу оставались потом багровые пятна раздражения. Все оборвались и обносились. У Коломейцева отошла подметка на правом сапоге. Он кое-как закрепил ее, примотав поверх носка сапога проволоку, найденную на дороге. Они шли и шли, а фронт все не приближался. Настроение у экипажа стремительно скатывалось к нулевой отметке. На устраиваемых Барсуковым построениях перед выходом в каждый переход большинство людей смотрелись растерянными и чрезвычайно усталыми. Тем не менее всякий раз капитан упрямо отдавал команду двигаться дальше на восток.

В очередное голодное утро, напившись воды из ручья, Коломейцев собирал свои нехитрые пожитки в ставший совсем тощим красноармейский рюкзачок. Стоял август. Ворчавшие уже третью неделю наводчик с заряжающим в этот раз разошлись не на шутку. Причина давно витала в воздухе – перспективы их марша казались половине экипажа безнадежными. Равно как и ситуация на фронте, до которого они все никак не могли дойти. Барсуков, до сего момента сознательно игнорировавший все проявления недовольства, выстроил людей на поляне и вместо приказа выдвигаться обвел всех пристальным взглядом. Напротив него – пять фигур в истрепанном обмундировании, пять обветренных и исхудалых лиц, пять пар уставших глаз.

– Ну что ж, давайте поговорим, – вымолвил капитан.

Опустив головы, они молчали. Наверное, если бы сейчас состоялась лекция о советском патриотизме в духе политрука Сверчкевича или были просто произнесены любые казенные, неискренние слова, то они разошлись бы в разные стороны, бросив все. По крайней мере большая часть из них так бы и сделала. Потому что после всего того, что они увидели и пережили, соврать им здесь и сейчас было невозможно. Да, пожалуй, не только в увиденном и пережитом здесь и сейчас было дело. Барсуков не стал их упрекать или отчитывать. После долгого молчания, понимая, что они ничего так первые и не скажут, да и не должны – он их командир, и начинать разговор ему, – Барсуков заговорил. Смотря прямо в глаза своих танкистов, он говорил как будто бы только о себе. Многое из сказанного было неожиданно, непривычно и крамольно по советским меркам. Но любые другие слова были бы ложью. Это знали как капитан, так и его танкисты. Собственно, все сказанное Барсуковым уместилось в несколько предложений. О том, что вся трескучая шелуха произнесенных на политзанятиях фраз не значит больше ничего. И никогда на самом деле ничего не значила. О том, что родина и государство – вещи разные. О том, что на их землю пришел враг. О том, что нужно задвинуть их советскость куда подальше и вспомнить, что они прежде всего русские. Что они всегда были, есть и останутся русскими, какие беды и в какие времена у них бы ни случались. И еще о том, что негоже им, русским, пасовать перед германцами. Потому что, по глубокому его убеждению, не может высшее преклониться перед низшим. И не будет этого делать никогда.

– Это вы верно заметили, товарищ капитан, – отозвался, приободрившись, замковый. – Кишка тонка у немца против нашего брата.

– Только по лесу не он, а мы шлепаем, – угрюмо возразил наводчик.

– Временные трудности, – нервно бросил реплику стрелок-радист.

– Вы что, всерьез верите, что когда-нибудь России может не быть? – поставил вопрос ребром Барсуков.

– Нет! – дружно хором сразу выпалил весь экипаж без исключения.

– Так в чем же дело?..

Все переглянулись. После некоторой паузы подал голос заряжающий:

– У меня вот другой вопрос образовался: а какой России быть?

Барсуков сделал шаг вперед, придвинулся к заряжающему почти вплотную, лицом к лицу. Произнес тихо:

– А Россия всегда одна. Знаешь какая?

– Какая? – чуть подавшись назад, еле слышно отозвался заряжающий.

В ответ Барсуков по очереди ткнул пальцем в каждого из них, приговаривая:

– Такая, как ты. Как он. Как я. – Капитан резко указал пальцем в землю, продолжая: – Какой ты есть вот здесь и сейчас.

И закончил, обведя их всех взглядом:

– Сволочь ты или человек. Такая и Россия. Всегда!

Пройдясь несколько раз туда и обратно перед строем безмолвствовавших танкистов, Барсуков уже другим, более размеренным тоном произнес:

– А вопросов много. Это правда. Только каждому – свое время.

И снова подойдя к заряжающему, спросил именно его:

– Ты ребят, которые сгорели, нас прикрывая, – вернуть можешь? Ну и остальных, кого нет уже?

– А не слишком ли их много, тех, кого нет? – исподлобья глядя на командира, произнес танкист. – Я не только о войне…

Барсуков сжал губы, чуть покивал головой, как будто бы сам своим собственным мыслям. Согласился:

– Много.

– Выходит, мы кровью повязаны?

Произнесенная фраза повисла в тягостном молчании. Капитан оглядел строй: пять пар глаз пытливо смотрели на него, ожидая ответа. Он вымолвил негромко, но отчетливо:

– А мы уже почти четверть века кровью повязаны.

Они не дрогнули, не отвели глаз. Прозвучал только один вопрос:

– Так что же делать?