«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Иван до вечера скрывался в прибрежных камышах. Когда начало темнеть, повернул коня обратно и шагом поехал в сторону дома. Прислушался – кроме какого-то отдаленного гула и треска других звуков слышно не было. Огромное зарево он увидел сразу, лишь только полоска воды скрылась за спиной. Мальчик слез на землю и, крепко вцепившись в тонкую кожаную уздечку, смотрел на полыхавший перед ним хутор. Людей нигде не было видно – ни приезжих, ни нескольких живших на хуторе односельчан. Сжав зубы, Ваня запрыгнул на коня и заставил себя подъехать к началу маленькой и короткой, единственной хуторской улочки. Слева и справа все полыхало, вперед уже было не проехать. Конь фыркал и как будто недовольно тряс головой, отказываясь ступать дальше. Ваня с трудом узнал среди горящих бревен, досок и тлеющих углей место, где еще сегодня утром был его дом. Со страхом и болью он всматривался в озаряемую всполохами темноту, выискивая взглядом тело деда рядом с тем местом, где располагалось крыльцо. Тщетно. Все сгорело дотла. Хата, хозяйственные постройки, даже плетень. Внутри сгорели фотографии на стенах в узорчатых паспарту, шкатулка с фронтовыми письмами, висевшая над лавкой отцовская шинель. Сгорела старая потемневшая икона позапрошлого века, хранившаяся в их роду все это время, о чем рассказывал внуку дед. Сгорело его детство. Вся прежняя жизнь рухнула окончательно. Не сгорела только его память. И никогда не сгорит, пока он жив. Ваня на этот раз стиснул зубы так, что заходили желваки под острыми скулами на его худеньком лице. В очередной раз, развернув коня, он снова направился в сторону Дона.

Не доезжая до станицы, на берегу реки под большой раскидистой ивой Ваня спрятал дедовскую шашку, рассчитывая вернуться за ней при первом же удобном случае. К дому отца Георгия он подъехал уже на рассвете. Спешился, взглянул на стоявшую тут же посреди маленькой площади церковь и, горько вздохнув, с опущенной головой пешком вошел на двор, ведя коня в поводу. Его никто не видел в тот ранний час.

В апреле восемнадцатого года казаки подняли восстание против советской власти. Где-то эту власть скинули быстро, по каким-то станицам прокатились ожесточенные стычки. Большие бои были в Ростове и Новочеркасске. Не подойди на выручку отряд полковника М. Г. Дроздовского, проделавший далекий путь от самой Румынии до Дона, казакам пришлось бы весьма туго. Совместно с донцами дроздовцы освободили казачью столицу. Вскоре от красных были очищены и многие другие области Войска Донского. Возвращалась из ставшего почти сразу и навсегда легендарным Ледяного похода Добровольческая армия. Кругом царили всеобщий подъем и надежды на скорое освобождение всей России от власти большевиков. Теперь Ваня Барсуков порывался съездить за спрятанной им дедовской шашкой. Собственно, ехать-то было всего ничего: от станицы вверх по берегу в сторону их сожженного хутора. И всякий раз, как только он собирался за шашкой, отец Георгий давал ему какое-нибудь чтение из Священного Писания. Ваня прилежно садился на лавку и раскрывал книгу в том месте, где была вложена потемневшая от времени кожаная закладка.

– Ты потерпи, – сказал священник, когда Ваня откровенно рассказал ему про шашку деда и связанную с ней уже его собственную историю.

– Так ведь они… – начал было мальчик и, оборвав сам себя, сжал губы.

– Знаю, – мягко проговорил отец Георгий, взяв его за руку. – А ты попробуй с любовью…

В первый момент глаза мальчишки буквально высекли полыхнувший негодованием взгляд. Он чуть не задохнулся от захлестнувших его чувств. Почти прохрипел, широко раздувая ноздри и прерывисто дыша:

– К ним?!

Отец Георгий присел перед мальчиком на корточки. Взял за обе ладони. Почти как дед при их последней встрече. Успокаивая, проговорил тихонько, глядя прямо в глаза:

– Нет «их» или «нас». Это все мы, Ваня.

Летом, когда закончились занятия в церковно-приходской школе, где больше половины предметов вел для станичных детишек отец Георгий, Барсуков-младший решил записаться добровольцем на фронт. Шел ему всего девятый год от роду. Однако разговор с есаулом остановившейся на дневку в станице сотни вышел по-взрослому серьезный. Они сидели за столом на соседнем с домом отца Георгия дворе у колодца, и Ваня коротко и с виду невозмутимо изложил свою историю. От него не отмахнулись, не отшутились. Ему выразили полное понимание. Более того, сказали, что на его месте постарались бы поступить так же.

– Только, брат, видишь ли, какое дело… – Есаул покрутил в задумчивости светлый ус. – Взять я тебя в сотню никак не могу. Права не имею. Ты, – интонацией Ванин собеседник подчеркнул именно это «ты», – ты должен это понимать.

Иван Барсуков кивнул. Через четверть часа он привел в расположение сотни своего коня, которого прятал все время, пока в станице были большевики, и за которым исправно ухаживал с того самого момента, как приехал и остался жить в доме священника.

– Вот, возьмите, – протянул уздечку есаулу и, развернувшись, не оглядываясь, ушел.