«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Десять дней шли тяжелые и неравные бои практически в городских предместьях. Красные сосредоточили большие резервы. Они имели уже шести-восьмикратное превосходство, а по московской ветке железной дороги, которую перерезать не удалось, все продолжали и продолжали прибывать новые эшелоны с войсками. Белые не прекращали атаковать. По уговору с большевиками в обмен на признание своей независимости начали отводить войска эстонцы, прикрывавшие фланг Северо-Западной армии. Помощь британского флота оказалась совершенно недостаточной. Было очевидно, что делается это намеренно. В военные действия опять вмешивалась большая политика. Единая и неделимая Россия, поборником которой выступал генерал Юденич, не допуская никаких компромиссов в этом вопросе, никому, кроме белых, была не нужна. По этой же причине не поддержали наступление на Петроград и финны. Когда 2 ноября в Семеновский и Талабский полки, входившие в бригаду генерала Пермикина, пришел приказ на отступление, Пермикин, оставаясь на месте, отправил в штаб ответное донесение всего из пяти слов: «Могу беспрепятственно войти в город». В ожесточенных боях полки сломили сопротивление красных, и в тот момент именно перед ними у большевиков войск в этом районе не было. Но слишком сильно изменилась общая обстановка. Приказ на отступление был повторен. С упорными боями Северо-Западная армия начала отход, превратившийся вскоре в настоящий исход…

— Как ты, Федот Никифорович? — участливо спрашивал Земцов, помогая грузить на лазаретную двуколку раненого Коломейцева. В питерских предместьях русская пуля с той стороны тяжко пробила ему плечо.

— Отбили город? — вместо ответа, утирая одной рукой горячечный пот с лица, проговорил фельдфебель.

— Нет, — покачал головой Земцов и угрюмо отвернулся, с досадой прикусив губу.

К тяготам отступления очень быстро добавился тиф. В лазаретах число заболевших стремительно стало превышать число раненных в боях.

— Ты должна остаться, — проговорил Земцов, навещая жену в околотке.

Кругом были стоны раненых, кислый запах мокрых шинелей, развешенные на просушку бинты.

— Так было всегда, — проследив за его взглядом, охарактеризовала окружающую обстановку Ольга.

Земцов осторожно обнял ее за плечи. Произнес как можно мягче:

— Но только не теперь.

О своей беременности Ольга сообщила мужу совсем недавно.

— Возвращайся в Гатчину. Я всегда буду знать, где вас искать.

— Но Саша…

— Оля, у нас свирепствует тиф! Тебе надо объяснять, что это такое? Особенно в твоем нынешнем положении…

С деревянной шиной на руке, замотанный бинтами, вечером их разыскал Федот Коломейцев. На плечах — накинутая шинель с заскорузлыми следами крови и пятном порохового ожога на груди.

— Погодьте, погодьте, — остановил он жестом устремившихся к нему Земцовых. Утирая обильно струившийся по лицу пот, пояснил: — Я, кажись, еще и прихворнул…

Земцов успел поделиться с фельдфебелем, что отправляет жену в Гатчину. Коломейцев вытащил из кармана солдатский порционный мешок, развязал — внутри были николаевские золотые червонцы.

— Я не возьму! — решительно заявила Ольга.

— Погодьте, — еще раз повторил фельдфебель и, переведя дух, продолжил: — Просьбу имею, Ольга Александровна. Жена у меня в Гатчине, на Багговутовской живет. Поклон от меня передавайте. Вместе вам вернее будет. Ну и это, — он указал кивком головы на монеты, — при любой власти вам пригодится…

Земцов еще накануне отдал жене все деньги, часы, золотой портсигар. Вместе с фельдфебельскими монетами Ольга зашила все в подкладку пальто.

— Ничего не бойся, — провожая жену, говорил Земцов. — Мы, вероятно, будем еще некоторое время отступать. Но после вернемся. Непременно.

Она подняла на него свои серо-желтые глаза. Выражение их сейчас снова было таким же, как в Новогеоргиевске. Произнесла отчетливо:

— Только никогда не опускай рук. Обещай мне.

— Оля, думай сейчас не об этом, — мягко взял ее ладони в свои Земцов. — Все будет хорошо. Ведь я знаю, где тебя искать…

Проводив Ольгу, вдвоем с Холодовским верхами они возвращались из покинутой белыми Гатчины. Осенняя грязь чавкала под копытами уныло бредущих лошадей. Позади между ними и наступавшими по пятам красными уже не было никого…

А потом был настоящий кошмар. В декабре 1919-го обескровленная и охваченная эпидемией тифа русская Северо-Западная армия оказалась в печально известном «нарвском мешке». Были мытарства на границе с новой независимой Эстонией, был расстрел эстонцами из пулеметов попытавшихся перейти пограничную реку талабцев. Затем — мир между большевиками и эстонцами. Последние, лишь только почувствовав, что советская власть на какое-то время больше не угрожает их провозглашенной независимости, уже совершенно в открытую обрушили всю свою копившуюся до этого ненависть на последних защитников единой и неделимой в лице белых. Эстонские солдаты принялись открыто грабить русские части, зачастую срывая погоны с офицеров и обезоруживая их. Разутая, раздетая и ограбленная, не имеющая никакого приюта русская армия, солдаты и офицеры которой почти поголовно превратились в тифозные тени, всходила на свою Голгофу…