Раны. Земля монстров

– Каждый вечер! – прошипел Шон, сжимая свои огромные ладони в кулаки, в лежащие на коленях дубины. Он увидел их и остановил себя. Почувствовал, как что-то спадает с его рассудка. Эмоции ушли прочь: и вина, и страх, и стыд; он просто смотрел на чужую истерику. Люди, казалось, постоянно срывались то из-за одного, то из-за другого. Кто-то должен был сохранять спокойствие. Кто-то должен был всегда сохранять спокойствие.

– Все лежало не только на тебе. Каждый вечер я приходил к этому домой. Все ли с ней будет в порядке сегодня? Будет ли она вести себя нормально? Или начнет говорить о том, как бросится под автобус? Будет ли она плакать из-за того, что я сказал – или ей кажется, что сказал – на прошлой, мать ее, неделе? Каждый вечер. Ты думаешь, все просто кончалось, когда ты ложилась спать? Выберись из своего маленького эгоистичного пузырька и осознай, что мир тобой не ограничивается.

Хезер смотрела на него, шокированная и раненая. Ее нижняя губа дрожала, слезы вернулись с полной силой.

– Но я всегда был рядом с ней. Всегда. – Шон мягко взял ее за руку и поднял с дивана. – Твоя мама нуждается в нас. И мы пойдем и навестим ее. Сейчас же.

Он подвел ее к двери в подвал.

Какова история нашей семьи?

Он вел Хезер вниз по лестнице, в холодный, пропахший землей подвал; аромат вскопанной почвы распускался в воздухе влажным бутоном. Шон крепко держал ее за руку, идя на шаг впереди. Свет из оставшейся позади кухни топором вонзался в темноту, вырубая узкий клинышек. Он освещал угол матраса, запорошенного землей. И еще нижние два фута того столба, к которому Кэти прибила птичку; там висело что-то новое, но в блестящей массе он мог разобрать только хрящи и волосы, и слой высохшей крови внизу.

– Что здесь творится? Господи, папа, что происходит?

– С мамой беда. Мы ей нужны.

Хезер издала какой-то звук, и Шон сильнее сжал ее руку.

– Кэти? – позвал он. – Хезер пришла.

Его голос не разнесся по подвалу, слова падали к ногам, точно камни.

Наша семья вынесла огромные потрясения. Наша семья связана любовью.

Они услышали, как что-то шевелится в темноте – там, куда не доставал свет.

– Мама?

– Кэти? Где ты, милая?

– Папа, что с ней случилось?

– Просто скажи мне, где ты, любимая. Мы подойдем к тебе.

Они достигли конца лестницы, и когда Шон отошел в сторону, кухонный свет ярче озарил то, что висело на столбе: багровую массу изодранной плоти, косматую паутину седеющих черных волос. Нечто двигалось в темноте за пределами света, маленькое, и сгорбленное, и бледное, спина его со стоном вздрагивала при каждом усилии, словно у чего-то, пойманного в процессе занятия любовью.

Наша семья не бросает своих.

Хезер отошла назад; споткнулась о нижнюю ступеньку и упала на лестницу.

Шон подошел к своей жене. Она слабо копошилась на дне небольшого углубления, похожего на могилу, усеянного червями; ее тускло-белые кости проглядывали сквозь пергамент кожи на спине, позвоночник выгибался, когда она зарывалась в землю. С оголенного черепа все еще свисали ошметки лица, точно флаг разгромленной армии.

– Папа, выходи. – Шон обернулся и увидел, как его дочь карабкается по лестнице. Она поднялась наверх, проползла через дверь и втянула за собой ноги. На свету он видел слезы на искаженном страданием лице Хезер. – Папа, пожалуйста. Выходи оттуда. Выходи оттуда.

Шон положил ладони на спину Кэти.

– Ты помнишь меня? Я твой муж. Разве ты не помнишь?

Она продолжала медленно трудиться, ее руки были как лопаты, работавшие на издыхающем аккумуляторе.

Он поднял ее из вырытой ямы – земля лавиной сошла с ее тела – и крепко прижал к своей груди. Прижался головой к окровавленному изгибу черепа, обхватил ладонью ее лоб.

– Останься со мной.

Хезер еще раз повторила откуда-то сверху:

– Папа, о нет, пожалуйста, поднимайся. Пожалуйста.

– Спускайся обратно, – сказал Шон. – Черт бы тебя побрал, спускайся обратно.

Дверь захлопнулась, клинышек света исчез. Шон обнял жену, баюкая ее, шепча в то ухо, что у нее осталось.

Он оттащил ее в сторону, но она едва это осознавала. Все теперь было тихо. Тишина струилась из вырытой ямы, точно дым. Она чувствовала то, что лежит совсем рядом. Новая страна. Немое изобилие. Шпили и арки из кости; храмы тишины. Она чувствовала огромные фигуры, что двигались там, величественные и необъятные, совершенно тихие, совершенно темные.

Он обнимал ее, раздувая единственный оставшийся в ее черепе уголек.

Ее пальцы царапали пустой воздух; то, что осталось от тела, продолжало эту последнюю работу, действуя с бесцельным усердием механизма, утратившего наконец-то свою практическую функцию. Работавшего только потому, что таково было его предназначение; его некрасивая, рутинная обязанность.

Благодарности

Если сердца – это земли, вот атлас моего. Эти люди – мои города, мои реки, мои призрачные леса. Я обязан им всем, что у меня есть.