Рапорт из Штутгофа

Лишь тогда я впервые понял, как здесь разворовывают пищу заключённых. На кухне капо выменивали на спирт наш хлеб и наш маргарин. И это вовсе не был какой-то из ряда вон выходящий случай. Как правило, именно таким способом частные фирмы добывали в лагере дополнительное питание для заключённых, занятых на тяжёлых работах.

Однако мне пришлось оставить работу на предприятии «Неодомбау» ещё до того, как оно стало работать на полную мощность. Я не только ужасно замерзал, но и настолько обессилел, что больше не мог таскать на себе тяжёлые мешки с цементом от железной дороги до нашего барака — почти целый километр пути по глубокому песку.

Чтобы дожить до весны, я должен был любой ценой получить работу в помещении, и я получил её.

Между тем жизнь в 13-м бараке становилась всё более невыносимой. Марсинак и Хирш «организовывали» нашу скудную еду в совершенно невероятных масштабах.

Я уже рассказал о том, как кроликов кормили пищей, официально предназначенной для заключённых, а частные фирмы добывали своим рабочим дополнительное питание из общего рациона всех заключённых. Однако лагерная система была такова, что вообще за все отделочные работы, окраску бараков, ремонт, уборку, вставку оконных стёкол и даже за пляжи с купальнями платили заключённые. И чем платили? Своей едой, хлебом, той единственной валютой, которая имела хождение в Штутгофе. Это была дикая нелепость, но если бы заключённые отказались платить — а они ни от чего не могли отказываться, — то их ожидали бы муки ещё более страшные, чем сама смерть. По некоторым подсчётам, на всякого рода лагерные работы уходила примерно шестая часть ежедневного пайка заключённого. Капо и старосты блоков всегда поручали эти работы своим друзьям и приятелям; таким образом, шестая часть всего лагерного рациона ежедневно попадала на чёрный рынок. Иными словами, шестая часть пайка каждый день отбиралась у наименее жизнеспособных заключённых и передавалась наиболее жизнеспособным.

Обо всём этом мы знали давным-давно. Такова была система. Однако в 13-м блоке это «легальное» воровство достигло совершенно невероятных масштабов, С каждым днём мы получали всё меньше хлеба. Так называемый мармелад, полагавшийся заключённым по утрам, пропал совсем. Пропал и маргарин, который, кстати, был изготовлен из угля и содержал лишь 10 процентов жира. К декабрю на обитателях 13-го блока осталось вдвое меньше мяса, чем на заключённых хоть сколько-нибудь «приличного» барака. Зато наши начальники день и ночь жарили и пекли на плите всякую снедь. Они жарили картошку на маргарине, украденном у нас. Они жарили мясо, которое покупали на кухне за наш хлеб.

Мы роптали. Они усиливали террор. Они уже не избивали «кретинов» из других бараков; они избивали нас.

— Хотел бы я знать, скоро ли вы все подохнете! — сказал однажды Марсинак садовнику, который вернулся в барак до вечерней поверки.

Мы всё больше приходили в отчаяние. Каждому было ясно: надо действовать, а там будь что будет. Если положение не изменится, мы не протянем и месяца. Посылки к нам ещё ни разу не приходили. Но вдруг произошло событие, которое не осталось без последствий.

В лагерь прибыл эсэсовец Петерсен. Офицер СС Петерсен, Лодаль-Петерсен, был датчанин, огромный, глупый, но с хитрецой. В Штутгоф он попал прямо из Гамбурга, где осенью 1943 года пережил массированные бомбардировки с воздуха и порядком перетрусил. Он почувствовал, что ветер вот-вот переменится.

Я не знаю, почему его прислали в лагерь, но, очевидно, здесь нужен был человек, понимавший скандинавские языки. Во-первых, нужно было проверять нашу переписку. А во-вторых, в Штутгоф пригнали большое количество норвежских полицейских, которые были интернированы в «германском лагере» в нескольких километрах от главного лагеря. Временно Петерсен был назначен начальником 13-го блока. Таким образом, он должен был осуществлять надзор за нашим бараком, и поэтому первое время он наведывался в барак довольно часто.

Хотя Петерсен был человек достаточно сдержанный, он нередко беседовал с заключёнными, которые почему-либо оказывались в бараке, когда он приходил. Постепенно его высказывания делались всё более откровенными. Чувствуя, что немцы скоро потерпят крах, он явно старался завязать хорошие отношения с датскими заключёнными в Штутгофе.

Скоро он уже делал нам всякого рода туманные предостережения и давал не менее туманные советы.

— Неприятности на Восточном фронте приводят эсэсовцев в отчаяние. От них можно всего ожидать. Глядите в оба. И будьте готовы к самому худшему, — сказал он однажды одному из наших товарищей.

В другой раз он высказался ещё более откровенно.