Раса, язык и культура

Однако, подчеркивает Дарнелл, влияние в этом вопросе Боаса нельзя понимать исключительно через призму одного только развития его идей. Институциональный аспект здесь не менее важен. В первые два десятилетия XX века ученый стремился поставить под свой контроль антропологические исследования в Америке. Это привело к появлению первых профессиональных кафедр антропологии, но и задвинуло на задворки прошлого по-своему яркую правительственную (вашингтонскую) и музейную антропологию, доминировавшую до Боаса. Если смотреть с позиций сегодняшнего дня, то многие из высказываний мэтра удивительно современны, тогда как другие явно устарели. Так, непонимание им генетики завело боасовскую антропологию в направлении противоположном нарождавшейся тогда же профессиональной физической антропологии. В то время как ученики и единомышленники Боаса продолжали работать в основном в области культурной антропологии, усилившаяся после 1920 года специализация делала все менее и менее боасовской новую дисциплину, погруженную в вопросы происхождения и биологической эволюции человечества. Преемственность между наследием Боаса и современной физической антропологией не так очевидна [21].

Ближе к нашему времени вспыхнула даже дискуссия о том, насколько адекватными были выводы ученого относительно пластичности расовых признаков – центрального места в его построениях. Крупный историк науки Карл Деглер выразил крайний скепсис, так ли уж обосновано научными доказательствами изгнание биологии (дарвинизма) и расового фактора из всяческих моделей, объясняющих социальное поведение человека? Кори Спаркс и Ричард Джэнтц, перепроверив боасовские подсчеты изменений в формах головы и тела у потомков иммигрантов, пришли к выводу о неоправданном экологическом детерминизме их автора. Но дальше Клэренс Гравли, Рассел Бернард и Уильям Леонард на тех же самых данных в общем подтвердили правоту Боаса в этом вопросе, и что важно, используя при этом инструментарий, недоступный в его время [22].

Примерно тоже можно сказать и о судьбе отдельных лингвистических идей ученого, наследие которого мы здесь рассматриваем. Уже писалось, например, что открытие фонемы, казавшееся многим прогрессивным в 1930–1950-е годы, и, похоже, так и не принятое Боасом, фактически обернулось отказом от характерного для него рассмотрения фонологии под углом зрения грамматики. Взгляд на язык, присутствовавший уже на боасовской стадии, затем отторгнутый, вернется в науку только после прихода хомскианства, на следующем витке истории [23]. Две статьи о проблеме классификации американских индейских языков, включенные в сборник, отражают скептическое отношение их автора как к методике европейской компаративистики, так и вообще к ценности построения генеалогической классификации, что долгое время многим специалистам тоже казалось явной архаикой. Но в своей борьбе с европоцентристскими схемами эволюции ему важно было подчеркивать значение не происхождения, а воздействия среды, как и на других полях, и прежде всего в физической антропологии. И современная лингвистика как будто бы также готова отказаться от «сенсационных» теорий индоевропеистов-современников Боаса, отождествлявших праиндоевропейский язык с мифическими ариями, позже переосмысленными в создателей культуры курганов, а еще позже – в носителей гаплогрупп R1b и R1a.

Что же касается статей о культуре, то, как отмечала еще Х. Кодер, наиболее спорными выглядят конкретные выводы в области, которую он лучше всего знал – этнографии квакиутль (кваквакьавакв) о-ва Ванкувер. В статье о социальной организации последних Боас различает кланы с подразделениями, которые вначале обозначает привычными англо-саксонскими, ирландскими и шотландскими терминами (септами, сибами), а затем предлагает называть аборигенным термином нумайм, чтобы подчеркнуть их уникальность, и все это – внутри отдельных «племен», коих тоже множество (собственно квакиутль, мамалиликала, намгиш, коскимо и др.). В результате получился весьма путанный образ. Ученый разглядел у кваквакьавакв множество внутренних конфликтов, точек зрения и взглядов на себя и окружающий мир, но так и не смог синтезировать их во что-то целое [24]. Современный ученый Майкл Харкин, наоборот, подчеркивает, что его великий предшественник перегнул палку в изображении кваквакьавакв единой культурной и этнической общностью, которой они никогда не были. Это произошло будто бы вследствие воздействия немецкого политического климата, в котором формировались собственные боасовские теории [25]. Но учитывая весьма сложные и противоречивые отношения Боаса с бисмарковской Германией, такая критика вряд ли справедлива.