Расчет пулей

Однажды он все-таки угодил в облаву. Его поместили в детский приют, директрису которого он ненавидел. Но бежать, как другие, не пробовал. За несколько лет превратился в крепкого приземистого паренька, который умел постоять за себя. Ростом только не вышел — ниже отца с матерью. В армию, однако, взяли. Потом был Афган. То, что вожди трепались про интернациональный долг, до него не доходило. Зато там были взаимовыручка и честность. Он дважды был ранен, но не покинул часть. Солдатская дружба тогда многое значила.

Потом начался внезапный позорный вывод войск при Горбаче. Поражение в юродивом колпаке благочестия. А чего было ждать от человека, который вскоре променял могучую державу на придурочный Горбачев-фонд? И они, «интернационалисты», отдавшие Родине лучшие годы, получили одну компенсацию за потерянное время и обманутые чувства — запойный бред. Оказались брошенными своим государством. Как женщины, воевавшие, не щадя своей жизни, в Великую Отечественную. Это он знал по своей бабке.

В запойном бреду он попал в команду Борца, где собрались такие же отпетые вояки, которых обучили единственному делу в жизни — метко стрелять. И они стреляли, не задумываясь о последствиях и повинуясь только приказу. Это хорошо оплачивалось. Они научились не оставлять следов и на любое дело шли без колебаний. А кого жалеть? Разбогатевших выскочек, которые обманом наживались на других? Так объяснил командир. И этого было достаточно. Что делать, если такая страна? Не они ее выдумали. Главное, платят хорошо. А прессе уже проскочило название «банковские». Крепыш знал, что это звучало всякий раз, когда упоминались заказные убийства, выполненные командой Борца. А у него имелась мохнатая рука в самых верхах милиции. Значит, он действовал правильно. Хотя в последнее время начал присваивать себе чужую долю.

За убийство Толстяка и доставку желтого портфеля Борец обещал пачку баксов и даже помахал ею. Но, получив портфель, исчез. Тогда в первый раз Крепыша пронизала тревога. А он привык доверяться своим чувствам.

Борец сильно преувеличивал свою власть, если думал, что Крепыш слепо подчиняется ему. Умаров — да! Тот готов был с камнем на шее броситься в омут по приказу шефа. А Крепыш научился глядеть шире. В последнее время и у него тоже объявилась в милиции своя мохнатая лапа. По существу, он чувствовал себя готовой заменой Горбоносому. И случись что с тем, встал бы на его место. Но покуда надо было держаться на стреме. Не хотелось сгинуть по-глупому, как Умаров. Поэтому Крепыш тихо выскользнул из старой занюханной пятиэтажки, где квартировал, доехал до центра и, сев на скамейку возле Большого театра, позвонил по мобильнику.

— Дежурная часть? Можно старшину Вашкина?

— Старшина Вашкин слушает.

— Ты? Здорово, Бурбон. Тебе привет из Раменок.

Повисла пауза. Ответное слово «спасибо» означало бы «все в порядке, новостей нет». Но на этот раз «спасибо» не последовало.

— Вместо привета лучше бы ягод прислали, — послышался хриплый голос, Бурбон закашлялся. — Черная-то смородина небось в самом соку? На рынке, чай, рублей тридцать берут за килограмм?

— Ладно, передам.

— То-то! — отключился Бурбон.

Несмотря на то, что Крепыша залихорадило, он не мог не восхититься Бурбоном. Этот косноязычный рязанский малый оказался удивительно изобретательным. Косноязычие было формой его приспособления к окружающим. Дураков не боятся, а значит, любят, если вообще это слово можно применить к нищей спившейся толпе. Не хочется говорить слово «народ». Придуриваясь, закосив под простака, Бурбон на самом деле был цепок и умен. Успевал вложить обширную информацию в минимум слов. В коротком разговоре Бурбон, или, как он числился в отделении милиции, старшина Вашкин, успел ему сообщить, что на тридцатом столбе от метро «Кутузовская» по нечетной стороне прилеплена какая-то бумажка, имеющая для Крепыша чрезвычайно важное значение. Кроме того, Бурбон дал понять, что пора кинуть ему положенные баксы. Иначе налаженная цепочка может сломаться. И Крепыш с готовностью передал, что понял намек.

Теперь требовалось с величайшей осторожностью добраться до «Кутузовской». Крепыш оглянулся незаметно. Надев защитные темные очки с зеркальными стеклами, успел проверить, что у него за спиной слежки не было.

В метро ехал с пересадками, дважды выскакивал из вагонов в последний момент, чтобы оторваться от слежки, если та была. Но ничего подозрительного не заметил.

Медленно, прогулочным шагом прошелся по проспекту. В темных очках и с усами, которые он успел приклеить, его бы сам Горбоносый с первого взгляда не узнал.

Дойдя до тридцатого столба, он неторопливо оглянулся и потом начал просматривать объявления. Со стороны проезжей части, в самом неудобном для чтения месте, был приляпан фоторобот с надписью: «Обезвредить преступника». И физиономия из точек и запятых точь-в-точь повторяла личность стоявшего перед столбом человека.