Расчет пулей

День рождения у него приходился на прекрасную июльскую пору. И он считал это добрым знаком своей судьбы. С детской поры в самые трудные времена к июлю как-то все устанавливалось, благополучие какое-то приходило, пусть временное. У братьев — слякотный февраль, промозглый апрель, студеный ноябрь. Всегда нужда, всегда надрыв, всегда ощущение долгого, непроходящего беспокойства. Папаша их бросал много раз, иногда появлялся и дарил что-нибудь. Максим Витальевич помнил желтые леденцы и сломанный самокат, который не раз чинил ему сторож из соседнего гаража. Мать-поломойка часто болела, особенно мучилась радикулитом. И ей ли было возражать против появления или ухода отца, против вечной нервозности, которая возникала во время его визитов, против грошовых даров, которые хоть ненадолго, но скрашивали жизнь ребятишкам и создавали иллюзию благополучия.

Но как бы ни было худо в слякотном феврале, промозглом апреле, как бы они ни бедствовали и ни голодали на грошовую зарплату матери, к июлю все налаживалось. Обязательно наступала теплынь, приходило успокоение. И Максимов день рождения получался настоящим праздником.

Вот и сейчас в саду под разноцветными бумажными фонарями, развешенными между деревьев, гости веселятся, не особенно нуждаясь в хозяине, потому что красивые девушки в теремках под яблонями подают им всевозможные напитки и угощения. Тихая музыка заставляет забыть обо всем и наслаждаться отдыхом. А для любителей «клубнички» тоже есть места для уединения. И все это его царство, все это создал он, у которого от прежней жизни остались только имя и фамилия — Талызин.

Уже давно нет братьев, которые ушли в небытие сравнительно молодыми. Слабая, скрюченная радикулитом и женскими болезнями мать пережила их, но и она ушла, однако. Сгинул и папаша-ходок, много раз бросавший своих кровных детишек в отчаянии и нужде.

В каком-то сказочном и судьбоносном раскладе, где по людским жизням раскидываются роскошь и бедствия, оставшемуся от всей семьи Максиму выпало в смутное время перестройки ведущее положение в одной из центральных газет, вхождение в правление банков, когда начался передел собственности. И именно он оказался в нужное время в нужном месте, когда решался вопрос о главе банковской ассоциации. Нет, все не так просто. И не за чей-то счет он поднялся на такую высоту, что может запросто высказывать претензии президенту. Пускай пока что за глаза, а настанет время — и прямо в лицо! И не аленькими цветочками был усеян его путь в жестоком финансовом мире. Его могучая банковская корпорация могла бы давно рассыпаться и обанкротиться, если бы он сам не придумал жесточайшую систему ее сбережения. О которой не знает, пусть и догадывается, ни один из многочисленных замов. А какие другие меры могли спасти банковскую ассоциацию в жуткую эпоху беспредела, когда у людей разом исчезли совесть и стыд, ответственность друг перед другом.

— Что ты мне тычешь своими проблемами? — хищно ощерясь, цедил южный банковский воротила, захвативший у ассоциации львиную долю кредитов с благословения одного из вице-премьеров. — У меня своих проблем выше крыши. И не плачься, и не стони. Если я сейчас верну кредит, то завтра пойду по миру. А это мне невыгодно. И еще кое-кому в стране. Нет! И подобных процентов по долгам платить не буду, а только в тех размерах, что обусловлены в договоре. Хочешь, продлим договор? Не хочешь, пусть останется как есть. Совсем платить не буду. В правительстве, кому надо, знают. Так что не проси и не угрожай. Сам будешь тонуть, скажу: счастливый путь! Ты из меня слезу не выжмешь, хоть камнем на Красной площади пробьешь себе башку. Понял? Мне до тебя дела нет! Погибай! Но кредита я не верну.

Максим Витальевич знал, что «кое-кто» в правительстве поддерживает южный банк вовсе не бескорыстно. Но взятки чиновникам — это капля в море по сравнению с кредитом, который южане не собирались возвращать. Потому так уверен в себе и безжалостен его глава. Потому такой наглый тон, будто это Максим Витальевич должен ему катастрофически огромную сумму, а не наоборот.

Южный магнат гордо повернулся к Талызину спиной, уверенность распирала его. И каждый шаг говорил о праве на своеволие и беспредел. Он готов был подмять всех под себя. И был уверен, что это ему под силу. Но только не рассчитал, что Максим Витальевич унаследовал от папаши такую же, если не большую, безжалостность. И южный воротила, подписав, как он думал, смертный приговор банковской ассоциации, отмеривал сейчас свои последние шаги.

Конечно, было судьбоносное знамение в том, что, прежде чем решать свои проблемы, Максим Витальевич посоветовался с Игнатовым, тогда еще начальником отдела в главном управлении уголовного розыска Министерства внутренних дел, моложавым, подтянутым. Встреча произошла случайно, и разговор начался как бы невзначай. Но это только на первый взгляд сомкнулась цепь случайностей. На самом деле Игнатов давно искал эту возможность и даже подготавливал ее. Это выяснилось гораздо позже. А тогда Максим Витальевич Талызин воспринял это знакомство как перст судьбы.