Расчет с прошлым. Нацизм, война и литература

При чтении этих строк вспоминается роман «Где ты был, Адам?» (1951), другие ранние произведения Бёлля, вошедшие в литературу с темой чудовищной бессмысленности войны, с образом юных солдат, погибающих на операционных столах, в школьных классах или в грязных лужах чужих городов. Ненависть к войне и военным преступникам окрашивает отношение бёллевских женщин к другим участникам действия – каждого они оценивают этой суровой мерой. Они не склонны прощать, потому-то им так тягостна роль, которую они призваны играть в светских гостиных как жены боннских политиков.

Образы женщин закрепляют в сюжете антивоенную мысль романа – давний мотив бёллевской прозы обретает новый и поистине символический смысл. В современной литературе женщины с их обостренной чуткостью ко всему, что касается мира, возможности мирной жизни, вообще занимают, судя по всему, особое место: они предстают как сила, противостоящая войне, ибо у войны «не женское лицо». Нередко на Западе эта тема окрашивается в модные феминистские тона. Но у Бёлля она всегда звучала естественно и органично, составляя неотъемлемую часть его «эстетики гуманности».

В давней беседе с Бёллем его коллега Дитер Веллерсхоф назвал изображенную в романе «Групповой портрет с дамой» (1971) акцию солидарности угнетенных и притесняемых «гротескной формой сопротивления». Бёлль возразил: «Я не воспринимаю ее как гротескную… Это, собственно, предполагаемая возможность и утопия». И уточнил: «…утопия, возникшая из практических возможностей». Подчеркнута была тем самым не иллюзорность содержащейся в романе утопической идеи солидарности, а ее связь с жизнью. Такого рода утопический элемент, понимаемый как возможность, возникает и в последнем произведении: надежду здесь олицетворяют женщины. Их фигуры романтизированы, даже идеализированы, как нередко у Бёлля, но без них для писателя немыслимо само представление о гуманности.

С образами женщин связана и занимающая первостепенное место в художественной структуре романа «рейнская» символика: древняя река как олицетворение чистоты и покоя. Рейнский пейзаж утешает женщин, это – внешне – пейзаж мира и добра: прекрасная речная долина, дети, играющие на песке, белоснежное белье на веревке. Все это сродни воспетой Бёллем еще в 50-е годы атмосфере домашнего очага простых людей, непричастных к злу. Берег Рейна, по словам Эрики Вублер, – единственное, что она могла бы «назвать родиной». На этом символическом уровне несущественно, что судьба Рейна давно тревожит экологов, что загрязнение его токсическими веществами перешло все допустимые границы. Женщины и Рейн – последний оплот чистоты, нравственной незапятнанности. Если в романе и идет речь о загрязнении Рейна, то не столько промышленными отходами, сколько, так сказать, историческими: прошлое наложило неизгладимый отпечаток даже на природу. Взору одной из героинь романа представляются лежащие на рейнском дне, рядом с сокровищами Нибелунгов, нацистские эмблемы, торопливо выброшенные в последнюю минуту при появлении американских танков. Что только не перемешалось на илистом дне: эсэсовские «мертвые головы», партийные значки, «почетное» оружие – остатки или останки «былой славы» нацистского рейха, исторический мусор, замутнивший чистые воды великой реки.

Противопоставление добра и зла обретает в романе трагическое наполнение, метафорическую емкость. Зло, воплощенное в нацистских палачах и их приспешниках, становится символом, знаком, постигаемым и контексте конкретного времени, и как бы во вневременном пространстве. Эпиграф из «Западно-восточного дивана» Гёте уже создает этот метафорический контекст, где власть зла и незащищенность добра предстают в своем вечном противоречии («С подлостью не справиться, воздержись от жалоб. Подлость не подавится, как ни клеветала б. И с плохим задешево прибыль ей подвалит, а зато хорошего так она и жалит»; перевод В. Левика).

В творчестве Бёлля это противостояние, собственно, было всегда, в разном художественном воплощении, – например, в образах «агнцев» и «буйволов», как в романе «Бильярд в половине десятого» (в бёллевской мифологии традиционного библейского волка вытеснил буйвол как выражение солдафонской тупости и грубой силы германского милитаризма). Метафоричность не только не снимает точности социальных характеристик, но углубляет их, придает масштабность. На передний план отчетливо выходит общественное и нравственное содержание изображаемого конфликта, его историческое измерение.

Вопрос о перспективах человечества все заметнее ставится в связь с нравственным состоянием общества, выбором этических образцов и ориентиров. Стремление литературы глубже проникнуть в проблемы индивидуального сознания, во многом определяющее характер и направление идейно-художественных исканий, связано в значительной мере именно с тем, что в ситуации ядерного века, перед лицом опасности всеобщего уничтожения, человечеству грозит распад нравственных ценностей.