Раскаяние (СИ)

А потом стало совсем плохо: немец быстро наступал, и было принято решение об эвакуации завода. Она испугалась, что Петя, вернувшись с фронта, не найдет ее с семьей, и отказалась ехать. Она решила оставаться на месте, что бы не ожидало впереди. Свекровь устроилась нянечкой в детский сад, туда же пристроила и Зиночку, и вместе с детьми они уехали в эвакуацию. Осталась Агафья Лукинична совсем одна. Стала работать в госпитале, который разместился в здании школы. Там же и жила в маленькой каморке под лестницей, изредка вырываясь домой. Работы было много, грязной, тяжелой. Фронт приближался к городу, который фашистская авиация бомбила по несколько раз в день. К налетам самолетов привыкнуть было невозможно. Преодолевая тянущий животный страх, она с остальными медработниками укрывала раненых в подвальном помещении. К концу дня болели руки и ноги, не разгибалась спина, но нужно было, преодолевая усталость, продолжать работу. Когда прибывала новая партия раненых, она жадно всматривалась в их лица с тревогой и надеждой увидеть родное лицо. Но Петра Сергеевича среди поступающих в госпиталь не было. От свекрови приходили редкие скупые весточки, в которых она сообщала, что все живы и здоровы, и справлялась о сыне.

В один из дней пришел приказ и об эвакуации госпиталя, поскольку велика была угроза занятия немцами города. Несмотря на уговоры начальства, она не поехала с госпиталем и осталась. По счастью, немцы в городе так и не появились, лишь усилились воздушные атаки. Страшно было идти по разрушенному, некогда красивому городу: дома смотрели пустыми оконными проемами, везде валялись груды битого кирпича и щебня, висели плакаты-предупреждения об опасной стороне улиц. Ее мобилизовали на расчистку улиц, и она была рада занять себя любой работой, которая отвлекала от горестных мыслей. За работой не так мучили мысли о муже и детях, и не так донимал голод. А вечером тоска подступала к сердцу. От Петра Сергеевича было всего одно письмо, больше похожее на записку, из которой она поняла, что писал он накануне боя. Вести с фронтов были не утешительными. Она гнала от себя мрачные мысли, но они неизменно возвращались вновь и вновь, лишая душевного спокойствия и сна. Несмотря на физическую усталость, она засыпала с трудом. Тревога за близких надолго поселилась в сердце, и нечем было эту тревогу унять или уменьшить. А потом пришло извещение о том, что муж ее Петр Сергеевич погиб смертью храбрых на подступах к Москве, и жизнь ее разделилась на две части: до и после этого извещения. Прочитав его, она не сразу осознала, что мужа больше нет, и не будет. А, осознав, не закричала, не забилась в истошном крике, а словно окаменела. Она решила, что ей тоже незачем больше жить и уже начала обдумывать, как ей уйти достойно из жизни. "Самоубийство мне не подходит. Это глупая и бесполезная смерть. Надо идти на фронт, отомстить за гибель Пети врагу и погибнуть на поле боя!" - эта мысль прочно засела в ее голове. Приняв такое решение, она провалилась в тяжелое забытье. Спала она беспокойно, и под утро ей приснилось, что она стоит у вагона на перроне и разговаривает с Петром Сергеевичем. Он прощается с нею и уходит, а в это время поезд трогается, а в нем - ее дети. Она бежит за поездом, пытаясь его догнать. И, как бывает во сне, ноги не слушаются, и она никак не может ускорить бег, а поезд идет все быстрее. Старшая Зиночка тревожно кричит из открытой двери вагона: "Мама, мама!", и она последним усилием воли делает рывок и вскакивает на подножку последнего вагона. Проснулась она в холодном поту: "Дети, Боже мой, дети! Как я могла забыть о них? Теперь я осталась и за мать, и за отца. Петя не одобрит меня, если я оставлю их. Этот сон вещий. Петя из невозвратного далека говорит мне, чтобы я позаботилась о детях. Мне нужно быть сильной, чтобы их поднять и всех выучить, как мы мечтали с Петей. Я должна быть достойной его любви. Петя, Петенька мой! Как мне жить без тебя?" И она впервые с момента получения трагического известия зарыдала горько и безутешно. Слезы не облегчили ее душевную муку, но жизнь продолжалась и требовала от нее стойкости духа.