Раскаты грома

– А вчера знаете что он сделал, когда я меняла ему повязку? – Сестричка покраснела. – Ущипнул меня сзади!

Руфь почувствовала, как ее охватывает гнев. Неожиданно она заметила, что девушка хорошенькая, правда, по-особому, вульгарно.

– И сказал...

– Спасибо. – Руфи пришлось сдерживаться – в руке она сжимала хлыст. – Мне пора.

Обычно длинная юбка мешала ей садиться верхом, но на этот раз она мигом оказалась в седле.

– На той неделе, мэм?

– Да, – ответила Руфь и хлестнула жеребца по плечу. Он так стремительно рванулся вперед, что ей пришлось ухватиться за луку седла. Она гнала жеребца, как никогда раньше, хлестала и колола шпорами, пока на его боках не выступили темные пятна пота, а на плечи не легли брызги пены. К тому времени как она добралась до укромного места на берегу реки Умгени, ревность отступила и ей стало стыдно за себя. Она ослабила подпругу и потрепала жеребца по шее, прежде чем стреножить и пустить пастись под плакучей ивой, а сама направилась к своему любимому бревну на краю воды.

Здесь она села и открыла конверт. Если бы только Шон знал, что колебания его температуры, записи об изменениях в течении болезни, рекомендации врача и содержание сахара в моче изучались так тщательно, к прочим его недугам, вероятно, прибавилась бы лопнувшая селезенка.

Наконец Руфь сложила листки в конверт и спрятала его в карман амазонки. Должно быть, без бороды он выглядит совсем иначе. Она смотрела в омут перед собой, и ей почудилось в зеленой воде его лицо, взглянувшее на нее. Она коснулась поверхности носком жокейского сапога, по воде пробежала рябь, и изображение исчезло.

Осталось ощущение одиночества.

– Мне нельзя ходить к нему, – прошептала она, набираясь решимости, которая удерживала ее все эти недели, с тех пор как она узнала, что он здесь. Она бросила в воду камешек, и в сторону метнулась рыба.

Руфь решительно посмотрела на воду и постаралась представить себе лицо мужа. Но увидела только желтую рыбу, которая плыла над дном, – чешуя не ее боках казалась зубцами напильника. Руфь бросила в воду камень, и рыба уплыла.

Сол. Веселый маленький Сол с обезьяньим лицом, который заставлял ее смеяться, как мать смеется с ребенком. Я люблю его, подумала она. И это была правда, она его любила. Но любовь многолика – иногда она предстает в обличье гор, высоченных острых вершин. А иногда оборачивается облаками, которые вообще не имеют ни формы, ни четких границ, ветер гонит их к горе и уносит прочь, а гора остается нетронутой. Гора стоит вечно.

– Моя гора, – произнесла она и снова очень ярко увидела его, стоящего над ней в бурю.

– Буря, – прошептала она и прижала руки к животу, все еще плоскому. – Буря, – шептала она и чувствовала внутри себя тепло. Это тепло поднималось от живота, оно становилось все сильнее, пока не превратилось в безумие, которое она больше не могла сдерживать. Она побежала к жеребцу (юбки развевались вокруг ног), ее рука, которой она ухватилась за узду, дрожала.

– Только раз, – пообещала она себе. – Только еще один раз.

Она отчаянно вцепилась в седло.

– Только в этот раз, клянусь! – и потом: – Я не могу сдержаться. Я старалась, о Боже, как я старалась!

Всеобщее движение и негромкие комментарии с кроватей сопровождали Руфь, когда она шла по госпитальной веранде. В том, как она одной рукой придерживала юбку, как стучали по цементному полу ее острые каблуки, в покачивании бедер – во всем читались грациозность и отчаяние. Глаза ее неудержимо блестели, грудь вздымалась под блузкой винного цвета. От дикой скачки, которая принесла ее сюда, ее щеки раскраснелись, блестящие черные волосы прилипли ко лбу и вискам.

Одинокие больные мужчины реагировали так, словно мимо проходила богиня; ее красота поразила их, но и опечалила своей недостижимостью. Она не замечала их, не чувствовала на себе их голодных взглядов, не слышала шепота – потому что увидела Шона.

Он медленно шел по лужайке вдоль веранды, неловко опираясь на костыль, чтобы уменьшить нагрузку на больную ногу. Он смотрел в землю и хмурился, о чем-то думая. У Руфи перехватило дыхание, когда она увидела, как он похудел. Она не помнила его таким высоким, с плечами, худыми и широкими, как перекладина виселицы. Никогда прежде она не замечала ни его торчащий подбородок, ни бледную гладкую кожу, отливающую синевой из-за щетины. Но она помнила эти глаза под тяжелыми черными бровями и большой крючковатый нос над широким чувственным ртом.

На краю лужайки он остановился, расставив ноги, обеими руками уперся в костыль, поднял голову и увидел ее.

Несколько секунд они не двигались. Он стоял, опираясь на костыль, согнув плечи, подняв подбородок, и смотрел на нее. Она в тени веранды одной рукой все еще придерживала юбки, но другую прижала к горлу, стараясь сдержать крик.

Постепенно его плечи развернулись, он выпрямился во весь рост. Отбросил костыль и протянул к ней обе руки.

И Руфь неожиданно побежала по ровному зеленому газону. Молча, сильно дрожа, она бросилась в его объятия, и он сжал ее.