Раскаты

— В Речном он… Ты же знаешь, он молоко возит. Вот-вот должен приехать, обещался сразу сюда… — Варя никак не могла научиться держать себя настоящей хозяйкой, даже перед пацаном чужим заикалась и краснела. — Ты проходи… присядь вот сюда, — освободила одну из двух табуреток, привезенных из родительского дома — единственную пока мебель в избе.

— Не-е, некогда мне. Меня там Толян ждет в лесу. — Шурка (это был, конечно, он, если Толька ждал в лесу) повернул обратно к двери, но что-то надумал и привстал. — А вы скажите дяде Сергею: подсмотрели мы за Бардиным, как он просил. Они счас там, в Пади, лес рубят. Васягины с ими и Степка Макаров.

— Постой-постой, какой лес? Как — рубят?

Алексей спрыгнул с подоконника, подошел к Шурке.

— Рубят и рубят, — растерялся тот, не представляя, как тут объяснить. — Валят и распиливают.

— А-а, так то Бардин! — вспомнил Алексей вдруг на полшаге. Но тут же встряхнулся и шагнул к свежеструганой скамье, на которой навалена была одежда. — Отца сколько мучил, паразит, теперь за меня взялся… Нет! Надо отрезать раз и напрочь.

И через минуту, облачившись в синюю куртку и фуражку с кокардой из скрещенных дубовых листьев, шагнул Алексей за порог, не забыв лихо подмигнуть Варе. Та и не успела понять ничего, смолчало и сердце-вещун, обычно чуткое к близкой беде. Да и мужики, Фролан с Михалом Пожарником, даже глаз своих не сняли один с косяка оконного, другой с опечья, которое чуточку неровным выступом вышло и очень злило печеклада. Все приняли, что так оно и должно быть: кто-то рубит лес — лесник сейчас пойдет и оштрафует его. Поняла Варя опасность через полчаса, когда подъехал отец и занес в дом две банки белил для окон, которые давно обещал ему достать речновский знакомый. Когда Варя пересказала приход Шурки и Алешин уход, Сергей Иванович спружинился весь, суетнулся туда-сюда и кончил тем, что схватил висящее у двери ружье с патронташем, подарок Федора Савельича, да скакнул в дверь, что-то несвязно выговаривая. «Э-эх, мальцы вы, мальцы… где вам…» — только и уловила Варя, но теперь уже нечего было гадать и некогда — выбежала вслед за отцом и на ходу запрыгнула на подводу, которую тот успел развернуть.

— Ты-то куда?! Ну марш в дом! — цыкнул на дочь Сергей Иванович, хотя и понял по глазам ее, что никакой силой не согнать ее сейчас с телеги. Но тут же подумал: а пусть, а пусть она тоже увидит все и поймет, не то живут они тут будто во сне, надо разбудить их в срок и раскрыть на жизнь глаза, не то потом может статься поздно. И он с потягом хлестнул лошадь концом вожжей, перевел на галоп так резко, что сам запрокинулся на Варю.

Промчались опушкой, не внимая летящим из-под копыт ошметкам грязи, до места, где Клубничный вражек выходил из леса в поле, проскочили овражек, едва не перевернувшись, и влетели в березник. За ним Сергей Иванович погнал зазверевшую лошадь прямиком через зрелый уже, готовый к сенокосу луг — вымахала трава почти в человеческий рост и норовила хлестнуть по глазам, — и выехали наконец на дорогу, что ведет в «Новую жизнь» через Падь. У того бугорка, где Тимофей Морозов остановил его когда-то и показал разбой Бардина и его дружков, Сергей Иванович осадил лошадь. И тут же услышали отец с дочерью за придорожным бугром голоса, не крикливые и вроде бы не злые, но в том, что и не дружеские, сомневаться не приходилось. Сергей Иванович перехлестнул поводок через корневой жгут, выперший на скату бугра, подхватил с телеги ружье и поспешил наверх, нисколько не обращая внимания на Варю: теперь уж, мол, поступай как знаешь, хошь — здесь оставайся, хошь — ступай следом. Варя, конечно, следом.

Отвел Сергей Иванович пушисто-колкую лапу ели правой рукой, глянул из-за нее на захламленную сучьями рукодельную поляну и понял: подоспели они с Варькой в самый срок. Алексей и Федор стояли метрах в двадцати от него, стояли почти грудь в грудь. Молодой лесник вцепился одной рукой в топор, за который обеими руками держался Бардин, а другой отпихивал порубщика, и лица у них были разные: у Алексея бледное, жесткое, с тугими желваками на скулах, а у Федора спокойное вроде бы, даже веселое. Да, точно — Бардин щерился на лесника с улыбкой… Чуть поодаль стояли и взирали на них, словно концерт какой смотрели, братья Васягины: Колян с ухмылкой во всю рожу и с топором в руке подпирал подрубленную сосну, а Васька с вагой на коленях сидел, оказывается, высоко на поваленном стволе.

— Последний раз говорю: добром отойди… — глуховато говорил Алексей. — Топоры и пилы оставишь, штраф заплатишь и слово дашь, что прекратишь… все это… Иначе под суд пойдешь. Пока я на честное слово поверю…

— Ты гляди, какой грозный! — колыхался Бардин в смехе. — Такой славный мальчик, а злой какой, ты гляди на него… Ну, будя, будя, давай присядем рядком да потолкуем ладком, незачем нам ссориться.

— Не о чем нам толковать. Добром говорю — отойди…