Расколотое "Я"

Что требуется от нас? Понять его? Ядро переживания шизофреником самого себя должно остаться для нас непостижимым. Пока мы здоровы, а он болен, дело будет обстоять именно так. Шизофреник не хочет и не требует постижения как попытки достичь и понять его, если мы остаемся внутри нашего собственного мира и судим его в соответствии с нашими собственными категориями, которые неизбежно не попаду! в цель. Нам все время приходится осознавать его отличие и различие, его отделенность, одиночество и отчаяние*.

* Шизофрению нельзя понять без понимания отчаяния. Особо см. Киркегор. «Болезнь к смерти»; Биксвангер. «Случай Эллен Вест»; Лесли Фарбср. «Терапевтическое отчаяние».

3. ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ НЕУВЕРЕННОСТЬ

Теперь мы можем более точно определить суть нашего клинического исследования. Человек может обладать чувством своего присутствия в мире в качестве реальной, живой, цельной и, во временном смысле, непрерывной личности. Как таковой, он может жить в мире и встречаться с другими: мир и другие переживаются как в равной мере реальные, живые, цельные и непрерывные.

Подобная, в своей основе онтологически*2 уверенная, личность будет встречать все жизненные опасности — социальные, этические, духовные и биологические — с твердым ощущением реальности и индивидуальности самое себя и других людей. Зачастую для такой личности с подобным чувством своей неотъемлемой самости и личностной тождественности, неизменности вещей, надежности природных процессов, субстанциональности природных процессов, субстанциональности других очень трудно перенестись в мир индивидуума, чьим переживаниям чрезвычайно недостает неоспоримой самообосновывающей определенности.

Данное исследование касается случаев, где имеет место частичное или почти полное отсутствие убежденности, проистекающей из экзистенциального положения того, что я назову первичной онтологической уверенностью, — тревог и опасностей, которые, как я буду предполагать, возникают только с точки зрения первичной онтологической неуверенности: и последующих попыток разобраться с подобными тревогами и опасностями.

* Несмотря на философское использование слова «онтология» (особенно Хайдеггером, Сартром и Тиллихом), я употребил этот термин в современном эмпирическом смысле, поскольку он является наилучшим производным словом от слова «бытие» для прилагательных и наречий.

Литературный критик Лайонел Триллинг [47] указывает на весьма существенное отличие, которое бы мне хотелось отметить самому, между основополагающим экзистенциальным положением онтологической уверенности и положением онтологической неуверенности, сравнивая, с одной стороны, миры Шекспира и Китса, а с другой — Кафки:

«…для Китса осознание зла существует бок о бок с весьма сильным ощущением личной индивидуальности, и по этой причине оно проявляется менее отчетливо. Некоторым современным читателям, по этой же причине, оно покажется менее сильным. Точно так же современному читателю может показаться, что при сравнении Шекспира и Кафки — оставляя в стороне степень их гениальности и рассматривая обоих лишь как толкователей человеческих страданий и космической отчужденности — толкование Кафки более сильное и полное. И на самом деле, суждение может оказаться верным именно потому, что для Кафки ощущение зла не противоречит ощущению личной индивидуальности. Мир Шекспира, точно так же как и Кафки, есть та тюремная камера, которой назвал Паскаль этот мир, из которой заключенных ежедневно уводят на смерть. Шекспир не меньше, чем Кафка, навязывает нам жестокую иррациональность условий человеческой жизни, рассказанную идиотом историю, дурачащихся богов, которые мучают нас не ради наказания, а ради забавы. И не меньше, чем Кафку, Шекспира возмущает зловоние темницы сего мира;

ничто так не характерно для него, как омерзительные образы. Но в тюремной камере Шекспира общество гораздо лучше, чем у Кафки; военачальники и короли, возлюбленные и шуты у Шекспира до самой своей смерти живы и завершенны. У Кафки же задолго до приведения в исполнение приговора, задолго до начала зловещего судебного

процесса с осужденным происходит нечто ужасное. Все мы знаем, что это такое, — он лишается всего, присущего че- ловеку, за исключением своей абстрактной человеческой природы, которая, как и его скелет, никогда полностью не присуща человеку. У него нет родителей, дома, жены, ребенка, призвания и желаний; у него нет никакой связи с силой, красотой, любовью, остроумием, смелостью, верностью или славой — сюда можно причислить и гордость. Поэтому мы можем сказать, что знание Кафки о зле существует без противоречащего знания о здоровом и самообосновывающем „я“ и что знание Шекспира о зле существует с этим противоречием во всей его полной силе».