Расколотое небо

Манфред вернулся за полночь. Не взглянув на нее, он подошел к умывальнику, долго умывался, старательно вытирался. Рита не сводила с него глаз.

— Будь моя воля, я ночевал бы сегодня не дома, — холодно сказал он. — Но не нашлось желающих оставить меня на ночь.

Рита стояла вплотную возле него. Он видел, как от боли и гнева потемнели ее глаза. Как гневом смыло всю жалость к нему, привычку его щадить. Она схватила его за плечи и тряхнула изо всей силы.

— Что ты говоришь? Подумай, что ты говоришь!

Криком она пыталась заглушить чувство собственной вины. И страх долгого ожидания. И ощущение покоя в обществе Вендланда. И сознание, что на Манфреда надвинулась опасность.

Увидев, что он испугался, она сразу успокоилась. В самом деле, такой он меня еще не видел. Надо же когда-то дать себе волю. Молчать я не собираюсь. Пусть ему будет страшно за меня, пусть увидит, до чего можно довести человека, — другого способа я не знаю.

Манфред не заметил, как постепенно утихла ее злость. Сама она это превосходно осознала, но продолжала его трясти, пока он не схватил ее за руки. Значит, можно буйствовать по холодному расчету, лишь бы добиться своего… Она словно со стороны видела себя и его, видела, как плохо она играет свою роль, однако он этого не замечал. И она добилась того, чего хотела: он был пристыжен, он пытался ее приласкать.

Она вырвалась от него, села на стул и заплакала. Пускай думает, что обидел меня. Но как ничтожно все, что он говорит и до чего может договориться, по сравнению с тем, в чем я теперь убедилась: я бессильна. Не в моей власти ему помочь. Любовь наша висит на волоске.

Что он сказал? Замолчи, бога ради, замолчи! Что мне сделать, чтобы ты замолчал? Не надо, прошу тебя, не надо…

Рита мало-помалу затихла.

А он счел своим долгом оправдаться. Он понятия не имел об истинной причине ее слез.

— Я видел, как ты садилась в его машину. Я стоял на том углу, где ты всегда сворачиваешь. Я купил такой наивный букетик ландышей… Кстати, как твой экзамен? Благополучно? Букетик я отдал маленькой девчушке где-то за городом. Помнишь то забавное кино, куда мы как-то забрели? Теперь рядом поставили новую бензоколонку. Я стоял и смотрел, как они там ловко моют автомашины. Мне даже стало завидно. Я подошел и спросил: «Можно у вас помыть машину?» Дежурный механик оглядел меня с головы до пят и спросил: «А когда вам, молодой человек, удобно привести свою машину?»

— А потом?

— Потом я где-то шатался, сам не помню где. Да, я в самом деле встретил одну старую знакомую. Она не пожелала меня узнать…

Он старался сбросить с себя весь груз пережитого в этот вечер. Он говорил ей: «Я не могу потерять тебя, ты это знаешь».

— Я возьму себя в руки, — обещал он. — Я больше не буду слоняться как неприкаянный. Я не буду ревновать тебя.

Она улыбнулась. Нет, ты и дальше будешь метаться как неприкаянный. И дальше будешь ревновать меня.

Ну и?..

И мы будем любить друг друга.

Но Рита теперь поняла: мы ни от чего не застрахованы. Мы, как и все, не ограждены от любых опасностей. С нами может случиться то же, что случается с другими.

Она очень скоро позабыла эти свои мысли. И только временами осознавала, что каждый день ждет какого-то несчастья.

25

Им оставалось еще две-три недели. Но как ни напрягает она память, эти недели точно куда-то провалились. Ведь шли же дни за днями, ведь разговаривали же они между собой, ведь жили же они как-то, но как — она не может припомнить. Манфред уехал — всего на несколько дней на конгресс химиков в Берлин, — она не помнит даже, тосковала ли она по нем, терзалась ли дурными предчувствиями.

Она помнит одно: как-то вечером фрау Герфурт встретила ее на пороге («Чему она сегодня так рада?» — со смутной тревогой подумала Рита) и протянула письмо от Манфреда. Рита все еще ничего не подозревала. Она вскрыла письмо, прочла, но не поняла ни слова. Поняла она только после того, как его мать сказала:

— Наконец-то он образумился и остался там…

Она была удовлетворена. Она сделала свое дело.

«Я сообщу, когда тебе лучше приехать, — читала Рита, — я живу ожиданием того дня, когда ты снова будешь со мной. Помни об этом».

Такой удар может нанести только очень близкий человек, зная точно твое самое уязвимое место, спокойно нацелившись и размахнувшись. И правда, против этого защиты нет. Разве можно примириться с исчезновением, с утратой того, по ком так болит душа?

— Вы, разумеется, по-прежнему будете жить у нас, — сказала фрау Герфурт — теперь она могла позволить себе роскошь посочувствовать бедняжке. — Все останется, как было, не правда ли? Из чердачной комнатки надо будет кое-что вынести — его костюмы, книги, одну из полок…